Сатпрем

Шри Ауробиндо. Человеческий цикл (Часть 1)

неизбежным и предопределенным следствием

этого движения стали атеизм и отделение церкви от государства. Поставив в

начале под сомнение конвенциональные формы религии, посредничество

священнослужителей между Богом и душой и подмену авторитета Священного

Писания авторитетом Папы, освобождающаяся мысль не могла не пойти дальше и

не усомниться в самом Писании, а затем и во всякой вере в

сверхъестественное, религиозной вере или сверхрациональной истине не меньше,

чем в формальной доктрине и институте церкви.

Ибо эволюция Европы определялась скорее Ренессансом, чем Реформацией;

своим расцветом в эпоху Возрождения она обязана возвращению и мощному

подъему древнего греко-римского менталитета, а не иудейскому и

религиозно-этическому характеру периода Реформации. Ренессанс вернул Европе,

с одной стороны, вольную любознательность греческого ума, его упорное

стремление найти первоначала и рациональные законы, радость

интеллектуального исследования действительности при помощи непосредственного

наблюдения и индивидуального рассуждения; с другой стороны - широкую

практичность Рима и его способность приводить жизнь в гармонию с

соображениями материальной пользы и здравого смысла. Но обеим этим ли-ниям

развития Европа следовала со страстью, серьезностью, нравственным и почти

религиозным пылом (не свойственными древнему греко-римскому менталитету),

которыми была обязана многим векам иудейско-христианского порядка. Таковы

были источники, к которым обратилось западное общество индивидуалистического

века в поисках того принципа устройства и управления, в котором нуждается

всякое человеческое общество и который в более древние времена человечество

пыталось осуществить сначала воплощая в жизни фиксированные символы истины,

затем создавая этический тип и дисциплину, и наконец устанавливая

непогрешимый авторитет или стереотипную конвенцию.

Очевидно, что неограниченная свобода индивидуального знания или мнения

при отсутствии каких-либо внешних критериев или ка-кой-либо общепризнанной и

основополагающей истины представляет опасность для нашей несовершенной

расы1. Вероятно, она приведет скорее к постоянным колебаниям в мыслях и

неустойчивости мнения, чем к постепенному проявлению истинной сути вещей.

Равным образом попытка добиться социальной справедливости, решительно

отстаивая личные права или классовые интересы и желания, может обернуться

постоянным противостоянием и революцией и закончиться непомерными

притязаниями каждого человека или класса на свободу жить своей собственной

жизнью и осуществлять свои собственные идеи и желания, что приведет к

серьезному расстройству и тяжелой болезни социального организма. Поэтому в

каждый из индивидуалистических периодов человечество должно выполнить два

главных условия. Во-первых, оно должно найти общий критерий Истины, с

которым согласится каждый индивид в силу своего внутреннего убеждения, без

физического принуждения или давления иррационального авторитета. Во-вторых,

оно должно открыть некий принцип общественного строя, который также будет

основываться на некой общепринятой истине. Необходим строй, который сможет

обуздать индивидуальные желания и волю тем, что по крайней мере установит

для них некий интеллектуальный и моральный критерий; эти две могучие и

опасные силы должны пройти проверку данным критерием, прежде чем обрести

какое-либо право отстаивать свои притязания. Взяв абстрактную и научную

мысль в качестве средства, а стремление к социальной справедливости и

разумной практической выгоде - как двигатель духа, прогрессивные народы

Европы отправились на поиски этого знания и этого закона.

Они нашли то, что искали, в открытиях естественной Науки, и с

воодушевлением взяли это на вооружение. Триумфальное шествие европейской

Науки в девятнадцатом веке, ее неоспоримая победа, потрясшая все основы,

объясняются той абсолютной полнотой, с какой она, казалось, удовлетворила

(пусть временно) двойственную потребность западного ума. Этому уму казалось,

что Наука успешно завершила его поиски двух принципов индивидуалистической

эпохи. Наконец-то истина вещей не зависела от сомнительного Писания или

подверженного заблуждениям человеческого авторитета - она выражалась в том,