Джек Керуак

Бродяги Драхмы

- прыжок

горного козла, каковым он, как вскоре выяснилось, и был. Еще он напомнил мне

японского самурая - дикий вопль, прыжок, позиция, гримаса комичного гнева с

выпученными глазами. Мне показалось, что это был действительно выпад и

против нас, помешавших его занятиям, и против самого вина, которое опьянит

его и отнимет вечер, который он собирался посвятить чтению. Но без

дальнейших возражений он сам откупорил бутылку и сделал большой глоток, и

все мы уселись по-турецки и провели четыре часа за приятным разговорцем.

Например, так:

ДЖЕФИ: Ну что, Кофлин, старый перец, чем занимался?

КОФЛИН: Ничем.

АЛЬВА: Что ж это за странные книги? Хм, Паунд. Любишь Паунда?

ДЖЕФИ: Кроме того, что этот старый пердун коверкал имя Ли Бо, называя

его по-японски, и прочей общеизвестной чепухи, поэт неплохой - на самом деле

мой любимый.

РЭЙ: Паунд? Как может этот претенциозный псих быть любимым поэтом?

ДЖЕФИ: Выпей еще, Рэй, ты говоришь чушь. Кто твой любимый поэт, Альва?

РЭЙ: Почему никто не спрашивает, кто мой любимый поэт, я знаю о поэзии

в сто раз больше, чем вы все вместе взятые.

ДЖЕФИ: Это правда?

АЛЬВА: Вполне возможно. Ты не видел книгу стихов, которую он только что

написал в Мексике? 'Колесо представленья о трепете мяса проворачивается в

пустоте, испуская тик, дикобразов, слонов, человеков, звездную пыль,

дураков, чепуху...'

РЭЙ: Вовсе не так!

ДЖЕФИ: Кстати о мясе, вы не читали новых стихов...

И так далее, и тому подобное, пока все не переросло во всеобщий галдеж,

а потом и пенье, и катание по полу от смеха; под конец мы с Альвой и

Кофлином ушатались в обнимку по тихой университетской улочке, во все горло

распевая 'Эли, Эли!', и с диким грохотом разбили под ногами пустую бутыль, а

Джефи с порога своей избушки смеялся нам вслед. Но мы помешали ему работать,

и я переживал до самого следующего вечера, когда он вдруг заявился к нам с

хорошенькой девушкой и тут же велел ей раздеться, что она и сделала.

Это соответствовало теориям Джефи насчет любви и женщин. Я забыл

сказать, что в тот же вечер, когда к нему заходил знаток камней, следом

заглянула девица, блондинка в резиновых ботиках и тибетской накидке на

деревянных пуговицах; в частности, она заинтересовалась нашим будущим

походом на Маттерхорн и спросила: 'А мне можно с вами?' - потому что сама

немного занималась альпинизмом.

- А как же, - сказал Джефи специальным смешным голосом для шуток,

басистым и зычным, подражая старому лесничему Берни Байерсу, которого знал

на Северо-западе, - как же, пошли обязательно, там мы все тебя и трахнем на

высоте десять тысяч футов, - он сказал это так забавно и небрежно и, в

общем-то, серьезно, что она вовсе не обиделась, а наоборот, даже как бы

обрадовалась. В том же духе был его нынешний визит с той же девицей,

Принцессой, было часов восемь, стемнело, мы с Альвой мирно пили чай и читали

стихи или печатали их на машинке, когда во двор въехали на двух велосипедах

Джефи и Принцесса. Сероглазая и светловолосая, Принцесса была очень хороша,

и ей было всего двадцать. Я должен сказать еще одну вещь, она была помешана

на сексе и мужиках, так что уговорить ее играть в 'ябьюм' не составляло

труда. - Не знаешь, Смит, что такое 'ябьюм'? - зычно прогудел Джефи, шагая к

нам в своих тяжелых бутсах и ведя за руку Принцессу. - Щас мы с Принцессой

тебе покажем.

- Идет, - сказал я, - что бы это ни было. - Причем я знал эту

Принцессу, и даже был в нее влюблен где-то с год назад. Очередное дикое

совпадение, что она встретила Джефи, влюбилась в него и теперь ради него

была готова на все. Обычно, когда заходили гости, я накидывал на маленькую

настенную лампу свою красную бандану, а верхний свет выключал, чтобы уютнее

было сидеть, пить вино и беседовать в красном полумраке. Я сделал так и на

этот раз и пошел на кухню за бутылкой, а вернувшись, обалдел: Джефи и Альва

раздевались, расшвыривая одежду куда попало, смотрю - батюшки, Принцесса уже

совершенно голая, и кожа ее светится в розовой тьме, как снег под лучом

заходящего солнца! - Что за черт, - проговорил я.

- Вот это и есть 'ябьюм', Смит, - сказал Джефи и, скрестив ноги, уселся

на подушку; по его знаку Принцесса подошла и села сверху, лицом к нему,

обняв его за шею, и некоторое время они молчали. Джефи ничуть