Джек Керуак

Бродяги Драхмы

делать стану делать что захочу, и буду добрым, и не поддамся влиянию

воображаемых суждений, и буду молиться о свете'. Сидя в беседке Будды, в

'колиалколоре' розовых, алых, белых цветочных стен, в волшебном птичнике,

где птицы признали мой бодрствующий дух странными сладкими криками

(неведомый жаворонок), в эфирном благовонии, таинственно древнем, в

благословенном безмолвии буддийских полей, я увидел свою жизнь как огромный

светящийся чистый лист, и я мог делать все, что захочу.

На следующий день произошел странный случай, подтверждающий, что

чудесные видения сообщили мне истинную силу. Пять дней мучили мою матушку

кашель и насморк, наконец разболелось горло, да так, что кашлять стало

больно, и я начал бояться за нее. Я решил впасть в глубокий транс и

загипнотизировать самого себя, постоянно повторяя: 'Все пусто и бодрствует',

дабы найти причину маминой болезни и способ излечения. Тут же перед

закрытыми глазами моими явилось видение: бутылка из-под бренди, которая

оказалась лекарством - согревающим растиранием, а сверху, точно в кино,

постепенно замаячила четкая картинка: белые цветочки, круглые, с маленькими

лепестками. Я немедленно поднялся, дело было в полночь, мама кашляла в

постели, взял несколько ваз с цветами, собранными сестрой неделю назад, и

вынес на улицу. Потом нашел в аптечке согревающее растирание и велел матери

натереть им шею. На другой же день кашля как не бывало. Позже, когда я уже

отбыл автостопом на запад, знакомая медсестра, услышав эту историю, сказала:

'Да, похоже, что это аллергия на цветы'. Во время этого видения и

последующих действий я четко осознавал, что люди заболевают, используя

физические возможности наказать самих себя, благодаря саморегулирующейся

природе - от Бога, или от Будды, или от Аллаха, называй Бога как угодно, так

что все получается автоматически. Это было первое и последнее сотворенное

мною 'чудо', так как я боялся развить в себе чрезмерный суетный интерес к

подобным вещам и, кроме того, несколько опасался ответственности.

Все домашние узнали о моем видении и о том, что я сделал, но как-то не

обратили на это особого внимания, да и сам я, впрочем, тоже. И правильно. Я

был теперь невероятно богат, супер-мириад-триллионер трансцендентальною

милостью Самапатти, благодаря хорошей скромной карме, а может быть, за то,

что сжалился над собакой и простил людей. Но я знал, что теперь я наследую

блаженство, и что последний страшный грех - это добродетельность.

А посему пора заткнуться, выйти на трассу и ехать к Джефи. 'Don't let

the blues make you bad', как поет Фрэнк Синатра. В последнюю лесную ночь,

накануне выхода на трассу, я услышал слово 'звездность', как-то соотносимое

с тем, что вещи созданы не чтобы исчезнуть, а чтобы бодрствовать в

величайшей чистоте своей истинности и звездности. Я понял, что делать

нечего, ибо ничто никогда не происходило и не произойдет, все вещи - пустой

свет. Итак, в полном вооружении, с рюкзаком, я отправился в путь, поцеловав

на прощанье матушку. Пять долларов отдала она за починку моих старых ботинок

- к ним приделали новые резиновые подошвы, толстые, рифленые, так что я был

готов к летней работе в горах. Наш старый знакомый из деревенского

магазинчика, Бадди Том, сам по по себе замечательный тип, отвез меня на

шоссе 64, мы помахали друг другу, и начался мой трехтысячемильный стоп

обратно в Калифорнию. На следующее Рождество приеду опять.

А в это время Джефи ждал меня в своей хижинке в Корте-Мадера, штат

Калифорния. Шон Монахан дал ему приют в этом деревянном домике за рядом

кипарисов, на крутом травянистом холме, поросшем сосной и эвкалиптом, позади

главного дома, в котором жил сам Шон. Много лет назад старик построил

хижину, чтобы умереть в ней. Она была сработана на совесть. Меня пригласили

туда жить - сколько захочу, бесплатно. Сколько-то лет хижина простояла в

запустении, пока зять Шона, славный молодой плотник Уайти Джонс, не привел

ее в жилой вид: обшил холстом деревянные стены, сложил крепкую печку,

поставил керосиновую лампу - но никогда не жил там, так как работал за

городом. Так что въехал туда Джефи, чтобы завершить учение в добром

одиночестве. Каждому, кто хотел зайти к нему в гости, приходилось

преодолевать крутой подъем.