Бродяги Драхмы

За ливнями, умывшими все, пришла весна, в раскисших полях стояли рыжие

лужи. Сильный теплый ветер гнал в сухом солнечном воздухе белоснежные

облака. Золотые дни, по ночам роскошная луна, тепло, в одиннадцать вечера

расхрабрившаяся лягушка запевает в 'Источнике Будды', где я устроил себе

новую соломенную подстилку под двойным искривленным деревом, на полянке

среди сосен, у крохотного ручейка. Однажды со мной пошел малыш Лу, мой

племянник; сидя под деревом, я поднял что-то с земли, молча, Лу спросил:

'Что это?', а я ответил: 'Это...' и сделал уравнивающий жест, повторяя:

'Это... это это,' - и только когда я сказал, что это сосновая шишка, сумел

он вынести воображаемое суждение о словах 'сосновая шишка', ибо воистину

гласит сутра: 'Пустота есть различение', и он сказал: 'Моя голова выскочила,

и мозги скривились, и глаза стали как огурцы, и на голове был вихор до

подбородка'. А потом: 'Сочиню-ка я стихи!' Он хотел запечатлеть момент.

- Валяй, только сразу, не раздумывай.

- Ага... 'Сосны машут, ветер шепчет, птички чик-чирик, ястреб

зырк-зырк-зырк' - ого, мы в опасности.

- Почему?

- Ястреб - зырк, зырк!

- Ну и что?

- Зырк! зырк! Ничего. - Я тихонько попыхивал трубкой, покой наполнял

мое сердце.

Свое новое место я назвал 'Близнецы', из-за двух перевившихся

деревьев-близнецов, чья светлая кора издалека указывала мне путь в ночи,

впрочем, указывал путь и бежавший впереди по тропинке белый пес Боб. Как-то

ночью я обронил на этой тропинке четки-амулет, подарок Джефи, но на

следующий день нашел на том же месте, заключив: 'Дхарму потерять нельзя,

ничего нельзя потерять на хорошо протоптанной тропе'.

Наступили ранние весенние утра, радовались собаки, да и сам я просто

радовался, забывая о Тропе буддизма; появились новые птички, еще не

набравшие летнего жиру; собаки зевали, едва не проглатывая мою Дхарму;

колыхалась трава, квохтали куры. Весенние ночи, Дхьяна под заоблачной луной.

Я видел истину: 'Вот, вот О н о. Мир как он есть, это и есть рай, Небеса, я

ищу их где-то вне, на самом же деле наш бедный, жалкий мир - это и есть

Небеса. Ах, если бы я только мог осознать, если б мог я забыть о себе и

посвятить медитации освобождению, пробуждению и благословению всех живых

существ на свете, я бы понял, что это и есть экстаз'.

Долгими вечерами просиживал я на соломе, пока не уставал 'ни о чем не

думать', тогда просто засыпал и видел короткие сны-вспышки, однажды,

например, приснилось: я на каком-то сером призрачном чердаке, вытаскиваю

чемоданчики с серым мясом, которые подает снизу моя мать, и капризничаю: 'Не

хочу спускаться!' (выполнять работу этого мира). Я ощущал себя пустым

существом, призванным наслаждаться экстазом вечной истинности.

Дни катились за днями, я ходил в чем попало, не причесывался, брился

редко, общался только с собаками да с кошками, снова жил счастливой жизнью

детства. А тем временем написал письмо и получил на будущее лето должность

пожарного наблюдателя Службы леса США на пике Заброшенности в Верхних

Каскадах, штат Вашингтон. Так что я решил в марте отправиться к Джефи,

поближе к месту летней работы.

По воскресеньям семья пыталась вытащить меня на автомобильную прогулку,