Джек Керуак

Бродяги Драхмы

типа: 'Э-э, браток, ты еще и реки не нюхал, когда я мамкину хижину

бросил да на запад подался, дурью маяться, нефть добывать в восточном

Техасе,' - ритмическая речь, и с каждым наплывом ритма он жал на сцепление,

на всякие свои примочки, и с ревом гнал эту здоровенную дуру, выжимал

семьдесят миль в час, в такт своим рассказам, потрясающе, вот это поэзия,

это я понимаю.

- Вот именно. Послушал бы ты старину Берни Байерса, как он говорит,

надо тебе обязательно съездить на Скэджит.

- Съезжу.

На коленях, с картой в руках, чуть наклонясь вперед, чтобы разглядеть

звезды за навесом сплетенных ветвей, с этой своей бородкой на фоне мощного

камня, Джефи был точь-в-точь похож на то, как я представлял себе старых

дзенских мудрецов Китая. Коленопреклоненный, взор устремлен вверх, в руках -

точно священная сутра. Вскоре он сходил к сугробу за охлаждавшимся там

шоколадным пудингом. Ледяной пудинг был восхитителен, и мы немедленно его

съели.

- Может, надо было оставить немножко для Морли?

- А, все равно не сохранится, растает утром на солнце.

Пламя уже не гудело, от костра остались лишь багровые угли, крупные, в

шесть футов длиной; воцарялась ледяная хрустальная ночь, вкупе с запахом

дымящихся поленьев - восхитительная, как шоколадный пудинг. Я пошел немного

прогуляться, посидел, медитируя, на кочке; стены гор, огораживая долину,

массивно молчали. Больше минуты нельзя, холодно. Вернулся; остатки костра

бросают оранжевый отсвет на скалу, Джефи, склонив колени, смотрит на небо,

все это в десятке тысяч футов над скрежещущим миром: картина покоя и разума.

Что еще всегда поражало меня в Джефи, так это его глубокое искреннее

бескорыстие. Он всегда все дарил, то есть практиковал то, что буддисты

именуют Парамитой Даны, совершенством милосердия.

Когда я вернулся и сел у костра, он сказал:

- Ну, Смит, пожалуй, пора тебе обзавестись четками-амулетом, хочешь,

возьми эти, - и протянул мне коричневые деревянные четки, нанизанные на

крепкую черную веревочку, выглядывающую из последней крупной бусины

аккуратной петлей.

- О-о, нельзя делать такие подарки, это же японские, да?

- У меня еще есть другие, черные. Смит, та молитва, которой ты меня

сегодня научил, стоит этих четок. В любом случае - бери. - Через несколько

минут он подчистил остатки пудинга, перед тем удостоверившись, что я больше

не хочу. Потом устлал наш каменный пятачок ветками, а сверху постелил пончо,

причем устроил так, что мой спальник оказался ближе к костру, чтобы я не

замерз. Во всем проявлял он бескорыстие и милосердие. И меня научил этому,

так что через неделю я подарил ему отличные новые фуфайки, обнаруженные мною

в магазине 'Доброй воли'. А он мне за это - пластиковый контейнер для

хранения пищи. Для смеха я отдарился огромным цветком из альвиного сада.

Через день он с серьезным видом принес мне букетик, собранный на уличных

газонах Беркли. 'И тапочки оставь себе, - сказал он. - У меня есть еще пара,

правда, более старые, но не хуже этих'.

- Так ты мне скоро все вещи отдашь.

- Смит, неужели ты не понимаешь, какая великая привилегия - делать

подарки. - Он дарил как-то очень славно, без помпы и рождественской

торжественности, почти грустно, и зачастую это были вещи старые, ношеные, но

трогательные своей полезностью и легкой печалью дарения.

Около одиннадцати морозец окреп; мы залезли в спальные мешки, немного

еще поболтали, но вскоре один из нас не отозвался, и мы заснули. Ночью, пока

он мирно похрапывал, я проснулся, лежал на спине, глядя на звезды, и

благодарил Бога за то, что я пошел в этот поход. Ноги не болели, я

чувствовал себя сильным и здоровым. Потрескивали умирающие дрова, словно

Джефи невзначай комментировал мое счастье. Я посмотрел, как он спит,

зарывшись головой в пуховый спальник. Вокруг - мили и мили тьмы, и этот

маленький свернувшийся калачик, плотно упакованный, сосредоточенный на

желании делать добро. 'Что за странная штука человек, - подумал я, - как там

в Библии: кто постигнет дух человека, глядящего вверх? На десять лет я

старше этого бедного парнишки, а рядом с ним чувствую себя дураком, забываю

все идеалы и радости, которые знал прежде, в годы пьянства и разочарований;

ну и что, что он беден, - ему не нужны деньги, а нужен только рюкзак с