Бродяги Драхмы

Ура, проснувшись утром, я увидел синее небо и солнце, я вышел в свой

альпийский дворик - и вот оно, то, о чем рассказывал Джефи: сотни миль

белоснежных вершин, девственных озер и высокого леса, внизу же, вместо всего

остального мира, простирается зефирное море облаков, ровно, точно крыша, по

всем направлениям, все долины залиты сливками - так называемые низовые

облака, далеко внизу от моей 6600-футовой верхотуры. Я сварил на плите кофе,

вышел и уселся на деревянные ступенечки, отогревая на солнцепеке

протуманенные насквозь кости. 'Тю-тю', - сказал я большому пушистому

кролику, и с минуту он спокойно радовался вместе со мной, глядя на облачное

море. Я поджарил яичницу с ветчиной, вырыл мусорную яму в сотне ярдов вниз

по тропе, набрал дров и сориентировался на местности с помощью приборов.

Теперь все волшебные горы и ущелья обрели названия, те имена, что так часто

пел мне Джефи: Джек-гора, гора Ужаса, гора Гнева, Часовой, гора Отчаяния,

Золотой Рог, Старатель, Кратерная, Рубин, к западу - Бейкер (Пекарь),

огромнейших размеров, Балда, Кривой Палец, и сказочные названия ручьев: Три

Дурака, Корица, Беда, Молния, Выживай. И все это только мое, ничьим больше

человеческим глазам не принадлежит эта грандиозная циклорамическая

вселенная. Я испытал потрясающее чувство, что все это сон; это чувство не

оставляло меня целое лето, постоянно усиливаясь, особенно когда для

улучшения кровообращения я стоял на голове, на самой вершине, подстелив в

качестве коврика холщовый мешок, и тогда горы казались пузырями, висящими в

пустоте вниз головой. Я действительно осознал, что и они вниз головой, и я

вниз головой! Здесь не было ничего, что скрывало бы факт притяжения, которое

держит нас невредимыми вниз головой на поверхности земного шара в

бесконечном пустом пространстве. И вдруг я понял, что на самом деле один и

делать нечего, как только питаться, развлекаться и отдыхать, никто не

осудит. Мелкие цветочки росли повсюду среди камней, никто их об этом не

просил, так же как и меня. После полудня зефирная облачная крыша распалась

на отдельные островки, и взору моему открылось озеро Росс, прелестная

лазурная лужица далеко внизу, с крохотными игрушечными лодчонками

отдыхающих, даже самих лодок не видно, слишком далеко, только жалкие

царапинки, которые оставляли они, бороздя зеркальную водицу. Видно было, как

отражались в нем сосны, направленные в бесконечность. Вечером я лежал на

траве, передо мной расстилалось все это великолепие, стало скучновато, и я

подумал: 'Ничего там нет, потому что мне все равно'. Потом вскочил и

принялся петь, и плясать, и свистать сквозь зубы, и издалека, из-за ущелья

Молнии, прилетело нечто чересчур огромное, чтоб называться эхом. За домом

было большое снежное поле, снабжавшее меня питьевой водой до самого

сентября: приносишь домой ведро снега в день, растает - и черпай жестяной

кружкой ледяную воду.

С самого детства не был я так счастлив, я наслаждался одиночеством и

никуда не торопился. 'Тра-ля-ля, тру-ля-ля!' - распевал я, гуляя и поддавая

ногами камешки. Наступил мой первый закат - невероятный. Горы покрыты

розовым снегом, кружевные облака вдали - как древние дальние роскошные

города в стране Будды, ветер без устали трудится, дует, раскачивая мой

корабль. Молодой месяц с выступающей челюстью, тайно смешной, на

бледно-синей полоске над чудовищными плечами тумана, поднявшегося с озера

Росс. Из-за склонов возвышаются заостренные пики, как на картинках, которые

я хмуро рисовал в детстве. Где-то, казалось, вершится золотой праздник

радости.

'О, как я счастлив!' - записал я в дневнике. В очертаниях вечереющих