Джек Керуак

Бродяги Драхмы

паникой. Джефи не услышал. Я пробежал еще несколько футов и в

изнеможении упал ничком, проехавшись немножко назад. - Слишком высоко! -

заорал я. Было по-настоящему страшно. Вдруг я так и буду сползать, эти

оползни того и гляди начнут осыпаться! А Джефи, горный козел проклятый, знай

скачет себе с камня на камень сквозь клочья тумана, вверх, вверх, только

подошвы сверкают. 'Разве за ним, маньяком, угонишься?' И все же я следовал

за ним, с отчаяньем и упорством сумасшедшего. Наконец я долез до уступа, где

можно было сесть прямо и не цепляться, чтоб не упасть, всем телом вжался я в

этот уступчик, угнездился в нем, чтобы ветер не выковырял меня оттуда,

взглянул вниз и понял: с меня хватит. - Я дальше не пойду! - прокричал я

Джефи.

- Да ладно тебе, Смит, еще пять минут. Мне осталось футов сто!

- Я дальше не пойду! Слишком высоко!

Он не ответил и продолжал карабкаться. Вот он свалился, тяжело дыша,

вскочил и побежал дальше.

Вжавшись поглубже в уступ и закрыв глаза, я думал: 'Что за страшная

штука жизнь, за что мы обречены рождаться и подвергать свою нежную плоть

мучительным испытаниям высокими горами, камнем, пустым пространством?' - и с

ужасом вспомнил я знаменитое дзенское изречение: 'Достигнув вершины,

продолжай восхождение'. Волосы у меня встали дыбом; когда сидишь у Альвы на

циновке, это кажется такой изящной поэзией. Теперь же сердце мое колотилось,

кровоточа: зачем, за что я родился? 'Достигнув вершины, Джефи действительно

продолжит восхождение, естественно, как вода течет, как ветер дует. Ну что

ж, а старый философ останется здесь,' - я снова прикрыл глаза. - 'И вообще,

- думал я, - пребывай в добре и покое, ты никому ничего не должен

доказывать'. И тут ветер принес прекрасный срывающийся йодль, полный

странной, музыкальной, мистической силы, я посмотрел вверх: Джефи стоял на

вершине Маттерхорна, распевая песнь триумфа, песнь победы над Буддой Горы.

Это было прекрасно. И вместе с тем смешно - на этой совсем не смешной

верхотуре Калифорнии, в несущихся клочьях тумана. Он заслужил это: терпение,

выдержка, пот, и вот эта безумная человеческая песнь: взбитые сливки на

верхушке мороженого. У меня не хватило сил ответить на его клич. Он побегал

там, ненадолго пропав из виду, чтобы исследовать небольшое плоское

пространство вершины, несколько футов (как он сказал) к западу, а затем

ниспадание вдаль, до самых опилочных полов Вирджиния-сити. Это было какое-то

безумие. Я слышал, как он кричит мне, но только дрожал и вжимался в свое

убежище. Кинув взгляд вниз, где валялся у озера Морли с травинкой в зубах, я

произнес: 'Вот карма трех человек: Джефи Райдер с триумфом достигает

вершины, я почти у самой цели сдаюсь и прячусь в этой проклятой норке, а

самый умный, поэт из поэтов, лежит и смотрит в небо, покусывая стебелек

цветка и слушая плеск волн, нет, черт возьми, больше меня сюда калачом не

заманишь'.

12