Джек Керуак

Бродяги Драхмы

ягоды едят, - чувствовалась любовь к животным; и глубокие

загадочные строки о волах на монгольской дороге - чувствовалось знание

литературы Востока, вплоть до Чжуан Цуня, великого китайского монаха, что

прошел из Китая через Тибет, Ланчжоу, Кашгар и Монголию с благовонной

палочкой в руке. Потом, в строчках о том, как койот приносит сласти, Джефи

выказал свой простецкий юмор. И анархистские идеи насчет того, что

американцы не умеют жить, - в строках о жителях предместья, загнанных в

гостиные, сделанные из бедных деревьев, сваленных мотопилой (здесь

проглянуло его прошлое, прошлое северного лесоруба). Голос у него был

глубокий, звонкий и, я сказал бы, смелый, как у американских героев и

ораторов прежних времен. Мне нравилось в нем что-то искреннее, сильное,

какая-то человечность и надежда, в то время как другие поэты были либо

чересчур утонченно-эстетскими, либо слишком истерично-циничными, чтобы на

что-то надеяться, либо слишком абстрактно-камерными, либо слишком увлекались

политикой, либо, подобно Кофлину, были слишком сложны для понимания (толстый

Кофлин говорил о 'непроясненных процессах', но, когда он сказал, что

откровение - личное дело каждого, я заметил тут сильное буддистское,

идеалистическое чувство, которое Джефи разделял с добряком Кофлином, когда

они были однокашниками в колледже - как я на своем восточном побережье

разделял его с Альвой и с другими, не столь безумно-апокалиптичными, но

никак не более сострадательными и чуткими).

А народ толпился в сумраке галереи, стараясь не пропустить ни слова из

этого беспримерного поэтического чтения. Я же то бродил среди них, не глядя

на сцену и всем предлагая хлебнуть из бутыли, то возвращался на свое место

справа от сцены, подбадривал, поддакивал, одобрительно покрикивал и отпускал

даже целые длинные комментарии, о чем никто меня не просил, но никто, в

атмосфере всеобщего подъема, и не возражал. Вечер удался на славу. Нежный

ДаПавиа шелестел желтыми лепестками нежной полупрозрачной бумаги, все

разглаживал ее длинными белыми пальцами, читая стихи своего покойного

приятеля Альтмана, который съел слишком много пейотля в Чиуауа (а может, и

помер от полиомиелита, одно из двух), - но своего не прочел ничего -

трогательная элегия в память о погибшем юном поэте, тут прослезится и

Сервантес седьмой главы, и читал он таким нежным, донельзя английским

голосом, что я просто рыдал от внутреннего смеха, хотя потом я с этим

Фрэнсисом познакомился, и он оказался неплохим парнем.

Среди прочих была там и Рози Бьюканан, коротко стриженая, рыжая, худая,

симпатичная, классная девчонка и всеобщий друг на всем побережье; она

позировала художникам и сама что-то писала, а в тот момент вся бурлила от

возбуждения - их роман с моим старым приятелем Коди был в разгаре. 'Ну как,

Рози, здорово?' - крикнул я; она хорошенько отхлебнула из бутыли и посветила

мне своими глазищами. Коди стоял сзади, обняв ее обеими руками за талию.

Между выступлениями, в потертом пиджаке с бабочкой, каждый раз встревал

Рейнольд Какоутес с коротенькой забавной речью, смешным фальшивым голосом

представляя следующего поэта; но, как я уже сказал, к половине двенадцатого,

когда все стихи были прочитаны и вся галерея толклась, возбужденно обсуждая,

что сейчас произошло и куда идет американская поэзия, он утирал глаза

платочком. А потом все мы, вместе с ним и поэтами, набились в несколько

машин и рванули в Чайнатаун, где нас ожидал восхитительный полночный

китайский пир, с палочками и шумными разговорами, в одном из развеселых

китайских ресторанов Сан-Франциско. Оказалось, что это любимый ресторан

Джефи, 'Нам Юен'; он показал мне, что здесь надо заказывать и как есть

палочками, он рассказывал байки про дзенских безумцев Востока, и под конец я

до того возрадовался (а на столе у нас стояла бутылка вина), что подошел к

двери на кухню и спросил старого повара: 'Почему Бодхидхарма пришел с

запада?' (Бодхидхарма - индус, который принес на восток, в Китай, учение

Будды).

- Мне все равно, - полуприкрыв глаза, отвечал старик; я вернулся и

рассказал об этом Джефи. 'Прекрасный ответ, совершенный ответ, - сказал он,

- теперь ты видишь, что я понимаю под дзеном'.

Мне еще многому предстояло научиться. Особенно насчет обращения с