Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

в человецех - благоволение. Если бы на нашей планете

существовали только государства социалистического лагеря, можно

было бы покончить с собственной военной машиной, а

освободившиеся средства употребить на улучшение жизни масс. Но,

поскольку закрыть Америку не удалось даже Сталину, приходилось

одной рукой форсировать испытания новых и новых средств

массового уничтожения и будоражить освободительное движение в

странах капитализма, а другою - выпускать белых голубков мира,

чтобы любоваться их курбетами на фоне грозных туч. Хотелось

даже самому превратиться в такого голубка и с пальмовой веткой

в клюве перепархивать из страны в страну - в Югославию, в

Индию, в Бирму, в государства мусульманского Востока, даже в

упрямую и недоверчивую Англию. Но так как голубок летал в то

самое время, как по глубинным пластам передавались содрогания

от разрыва новых и новых экспериментальных бомб, то всеобщий

парадиз оставался лишь в мечтах, нисколько не влияя на

трагическую реальность.

В том-то и было несчастье, что руководство никак не

решалось пойти на уступки капитальные: ведь единственной

серьезной уступкой, способной убедить врага в искренности

русского миролюбия, был бы отказ от курса на революционизацию

всех стран, прекращение поддержки соответствующих движений в

Европе, на Ближнем Востоке, в Африке, в Латинской Америке.

Сколь прикровенно ни совершалась эта поддержка, изобличающие

факты выпирали то здесь, то там, обесценивая все тирады о

мирном сосуществовании и возбуждая в великих капиталистических

державах взрывы негодования и злобы. Особенно неистовствовал

Стэбинг, опутавший щупальцами своих монополий и торговых фирм

чуть ли не половину Энрофа. Однако экономического порабощения и

высасывания ему было мало, это была только ступень. Поскольку в

политическом отношении эти страны оставались независимыми,

постольку в них не могла порождаться в заметных размерах и та

эманация государственных чувств, которая была бы направлена к

Соединенным Штатам и служила бы пищей для Стэбинга и для всего

населения американского шрастра. Поэтому Стэбинг не мог

удовлетвориться только экономическим проникновением в эти земли

- ему требовалось и политическое их подчинение, которое

сопровождалось бы включением их в государственную систему

Соединенных Штатов, в их административно-полицейскую,

идеологическую и воспитательную систему, порождающую бурную

эманацию государственных чувств. Вместо же этого Стэбинг

получал пинок за пинком. В Корее и Вьетнаме после взаимных

побоев и укусов дело кончилось вничью, но в Китае его щупальцы

были обрублены самым грубым образом, а впереди маячила

опасность, что то же самое произойдет и во всех арабских

странах. Поэтому каждый случай, когда Доктрина дискредитировала

себя, подхватывался и раздувался так, чтобы вызвать

повсеместное возмущение лицемерием и лживостью всех ее

руководителей, будь то первый вождь, второй или третий.

Первым серьезным ударом, который нанес третий вождь по

международному престижу Доктрины, было разоблачение злодейств

его предшественника. Вторым ударом по этому престижу было

военное вмешательство в дела охваченной антисоветским

восстанием Венгрии. Но мог ли он поступить иначе? Когда и где

допускал Жругр, чтобы у него из щупалец вырвали лакомый кусок?

Какой уицраор был способен мирно созерцать, как у него под

боком вместо верного сателлита оказывается вооруженный до зубов

враг? - Каковы бы ни были личные качества третьего вождя, сколь

острое отвращение ни питал бы он к войне, но логика

великодержавия часто становилась сильнее личных свойств его

характера.

И все же именно его личные качества мешали Жругру. Они не

давали ему превратить этого человека в свое беспрекословное

орудие. Они делали политический курс колеблющимся,

двойственным, ненадежным. Никогда нельзя было поручиться

наперед, что вождь поступит так, как нужно уицраору. И взор

демона великодержавия вонзился в другое существо, более

пригодное. Оно тоже входило в состав советской элиты, но то был

не штатский 'хлюпик', а крупнейший из полководцев Отечественной

войны, с громадными военными заслугами, с авторитетом в глазах

народа и особенно армии, человек жгучего честолюбия и