Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

строго отделенные от

сексуальной сферы человечества, вторжения эти ведут к

замутнению духовности именно сексуальной стихией, к

кощунственному отождествлению космического духовного брака с

чувственной любовью и, в конечном счете, к ритуальному

разврату. Насколько можно судить, положительный опыт -

лицезрение Звенты-Свентаны в этом облике сверхчеловеческой и

сверхмирской женственной красоты - был для Соловьева настолько

потрясающим, настолько несовместимым ни с чем человеческим или

стихийным, что духовидца с тех пор отталкивали какие бы то ни

было спуски в слои противоположных начал. Он знал, и хорошо

знал о существовании Великой Блудницы и о возможных страшных

подменах, подстерегающих всякое недостаточно четкое,

недостаточно окрепшее сознание, уловившее зов Вечно

Женственного сквозь замутняющие слои страстных, противоречивых

эмоций. Но существование великой стихиали человечества - Лилит,

ваятельницы и блюстительницы плоти народов, осталось,

по-видимому, для него неясным. Он употребляет раза два или три

выражение 'Простонародная Афродита', но, очевидно, разумеет при

этом неопределенное смешение двух начал: стихиального и

сатанинского. Их спутанность, нерасчлененность в представлениях

Соловьева - несомненна. Но указание на подстерегающую в этом

направлении опасность, сделанное хотя бы в такой неотчетливой

форме, было все же необходимо в высшей степени. После

происшедшего с Александром Блоком можно только пожалеть, что

это предупреждение Соловьева не было сделано с большею

разработанностью.

В том, что миссия Соловьева осталась недовершенной нет ни

капли его собственной вины. От перехода со ступени духовидения

на ступень пророчества его не отделяло уже ничто, кроме

преодоления некоторых мелких человеческих слабостей, и вряд ли

может быть сомнение в том, что, продлись его жизнь еще

несколько лет, эти слабости были бы преодолены. Именно в

пророчестве о Звенте-Свентане и в создании исторических и

религиозных предпосылок для возникновения Розы Мира заключалась

его миссия. Тогда Роза Мира, вернее ее зерно, могло бы

возникнуть еще внутри православия, его изменяя и сближая со

всеми духовными течениям' правой руки. Это могло бы произойти в

России даже в условиях конституционной монархии. Соловьев

должен был бы принять духовный сан и, поднимая его в глазах

народа на небывалую высоту авторитетом духовидца, праведника и

чудотворца, стать руководителем и преобразователем церкви.

Известно, что в последние годы жизни перед внутренним взором

Соловьева все отчетливее раскрывались перспективы последних

катаклизмов истории и панорама грядущего царства противобога, и

он сосредоточился на мечте о воссоединении церквей и даже о

будущей унии иудаизма и ислама с христианством для борьбы с

общим врагом: уже недалеко во времени рисовавшимся пришествием

антихриста. В его письмах имеются бесспорные доказательства,

что в подготовке общественно-религиозного сознания к этой

борьбе он видел в последние годы свое призвание. Мы не можем

знать, в каких организационных и структурных формах

религиозности совместил бы он преследование этой задачи с

пророческим служением Вечной Женственности. Формы эти зависели

бы не от него одного, но и от объективных условий русской и

всемирной истории. Но и само течение этой истории было бы иным,

если бы первые тридцать лет двадцатого столетия были бы озарены

сиянием этого светлейшего человеческого образа, шедшего прямой

дорогой к тому, чтобы стать чудотворцем и величайшим визионером

всех времен.

Призвание осталось недовершенным, проповедь -

недоговоренной, духовное знание - не переданным до конца

никому: Соловьев был вырван из Энрофа в расцвете лет и сил тою

демонической волей, которая правильно видела в нем

непримиримого и опасного врага.

Обаяние его моральной личности, его идей и даже его

внешнего облика - прямо-таки идеального облика пророка в

настоящем смысле этого слова - воздействовало на известным

образом преднастроенные круги его современников чрезвычайно, и

это несмотря на всю недоговоренность его религиозного учения.

За пятнадцать лет, протекшие от его смерти до революции, было

издано многотомное собрание его сочинений и появилась уже целая