Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

василиска.

- Кто тут? - спросил он в ужасе.

Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось

что-то искушающее, почти зловещее'.

'...Дома он через минуту уже решил вопрос по существу. Два

одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и

устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были

обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго

представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той

силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении

чего бы то ни было, то в этом случае невежество являлось не

только равносильным знанию, но даже в известном смысле было

прочнее его. Он не был ни технолог, ни инженер; но он был

твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая

которою можно покорить мир'.

'Город приник; в воздухе чувствовалась спертость и духота.

Он еще не сделал никаких распоряжений, не высказал никаких

мыслей, никому не сообщил своих планов, а все уже понимали, что

пришел конец'.

Конец начался, как известно всем, читавшим Щедрина, с

разрушения старого города до основания и со свезения всего

образовавшегося мусора, включая навоз, к реке.

'И вот вожделенная минута наступила. Созвавши будочников,

он привел их к берегу реки, отмерил шагами пространство, указал

глазами на течение и ясным голосом произнес:

- От сих мест - до сих!

Как ни были забиты обыватели, но и они восчувствовали. До

сих пор разрушались только дела рук человеческих, теперь же

очередь доходила до дела извечного, нерукотворного...

- Гони! - скомандовал он будочникам, вскидывая глазами на

колышущуюся толпу.

Борьба с природой восприняла начало'.

Борьба с природой!.. - Общепринято мнение, что в образе

Угрюм-Бурчеева Щедрин воспроизвел - разумеется, в сатирическом

преломлении - образ Аракчеева. Это доказывается и некоторыми

чертами внешнего сходства между щедринским героем и обликом

гнусного временщика и явной пародией на военные поселения,

которую представляла собой административная и градостроительная

система, мечтавшаяся Угрюм-Бурчееву. Ясно также, что в этом

образе отразился в какой-то мере и реальный исторический образ

другого деспота, наложившего на Россию еще более резкий

отпечаток, и к тому же более близкого к Щедрину хронологически:

образ Николая I. Но... борьба с природой? Ни Аракчеев, ни

Николай не сносили городов с лица земли, дабы строить на их

месте новые, по их скудоумному ранжиру разграфленные; ни тот,

ни другой не сгоняли все население на бессмысленную и слепую

борьбу с природой.

Наконец, горы мусора запрудили реку.

'Раздался треск, свист и какое-то громадное клокотание...

Затем все смолкло; река на минуту остановилась и тихо-тихо

начала разливаться по луговой стороне. К вечеру разлив был до

того велик, что не видно было пределов его, а вода между тем

все прибывала и прибывала. Откуда-то слышался гул; казалось,

что где-то рушатся целые деревни и там раздаются вопли, стоны и

проклятия. Плыли по воде стоги сена, бревна, плоты, обломки изб

и, достигнув плотины, сбивались в кучу в одном месте'.

Известно, что замыслы Угрюм-Бурчеева потерпели крах на

следующее же утро. За ночь река размыла и унесла плотину и

снова двигалась в своих берегах. Тогда ошеломленный

преобразователь решил уйти от реки и построить мечтаемый город

Непреклонск на новом месте, на ровной как скатерть, низине.

Там, наконец, его сморило и он заснул с топором в руке.

'Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы после

долгого перерыва в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули

друг на друга - и вдруг устыдились. Они не понимали, что именно

произошло вокруг них, но чувствовали, что воздух наполнен

сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно.

Была ли у них история, были ли в этой истории моменты, когда

они имели возможность проявить свою самостоятельность? - ничего

они не помнили. Помнили только, что у них были

Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и в довершение

позора этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это

глушило, грызло, рвало зубами - во имя чего? Груди захлестывало

кровью, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о

бесславном идиоте, который с топором в руке пришел неведомо

отколь и с неисповедимой наглостью изрек смертный приговор