Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

Соловьеве и его философии. Работа эта была

оборвана на сорок с лишним лет с приходом предшественников

того, о ком он предупреждал. Подобно завесе гробового молчания,

опущенной на весь отрезок жизни Александра Благословенного

после Таганрога, глухая вода безмолвия сомкнулась и над именем

Владимира Соловьева. Его сочинения и работы о нем были сделаны

почти недоступными, и имя философа проскальзывало только в

подстрочных примечаниях к стихам Александра Блока, как имя

незадачливого идеолога реакции, внушившего молодому поэту

кое-какие из наиболее регрессивных его идей. Философская

бедность России повела к провозглашению вершинами философии

таких деятелей XIX столетия, в активе которых числятся только

публицистические, литературно-критические или научно-популярные

статьи да два-три художественно беспомощных романа.

Единственный же в России философ, создавший методологически

безупречный и совершенно самостоятельный труд 'Критика

отвлеченных начал', замечательную теодицею 'Оправдание добра' и

ряд провидческих концепций в 'Чтениях о богочеловечестве',

'Трех разговорах', 'России и вселенской церкви', - оказался как

бы не существовавшим. Дошло до того, что целые интеллигентные

поколения не слыхали даже имени Владимира Соловьева,

покоящегося на московском Новодевичьем кладбище под

обескрещенной плитой.

Что в Синклите России могуч Пушкин, велик Достоевский,

славен Лермонтов, подобен солнцу Толстой - это кажется

естественным и закономерным. Как изумились бы миллионы и

миллионы, если бы им было показано, что тот, кто был позабытым

философом-идеалистом в России, теперь досягает и творит в таких

мирах, куда еще не поднялись даже многие из светил Синклита.

ГЛАВА 5. ПАДЕНИЕ ВЕСТНИКА

Вся огромная исследовательская литература об Александре

Блоке возникла в специфических условиях, всем нам слишком

хорошо известных. Не удивительно, что проблемы внутренней

эволюции Блока еще почти не поставлены. Существует, конечно,

официальная версия, будто бы Блок явился выразителем

мирочувствия упаднической эпохи с неотделимым от нее

мистицизмом, присущим якобы только подобным эпохам; что он

носил в себе, вместе с тем, и ростки новых, здоровых начал,

которые обусловили его присоединение к революции 1917 года, но

что силы его были уже надломлены и в этом, дескать, следует

искать причину его творческого безмолвия в последние годы и его

преждевременного конца. При этом стихи автобиографичнейшего из

поэтов рассматриваются не как документы, зачастую совершенно

буквально отображающие события и процессы его личной жизни, а

как некие художественные величины, смысл которых - только в

высоте их чисто поэтического качества да в заключенных в них

отзывах на внешнюю действительность эпохи. Между тем Блок

принадлежит к категории поэтов, стихи которых могут оказывать

художественно-эмоциональное воздействие на кого угодно, но

человек, лишенный мистического чувства и опыта, так же бессилен

'разобраться' в Блоке, как бессилен осмыслить теорию

относительности тот, кто не обладает знанием высшей математики.

Этот изъян будет щедро восполнен со временем. Поэтому я только

намечу здесь несколько вех той религиозно-мистической трагедии

Блока, которая, как я понимаю, предопределила ход его

поэтической эволюции, его нисходящего движения по лестнице

жизни, его роковой конец и искупительное посмертие. Но даже и

это ограниченное задание вынуждает меня сломать на данном

отрезке структуру книги и посвятить Александру Блоку отдельную

главу. Оправдание этому - в том, что через материал этой главы

я приближаюсь к кругу реальностей, связанных с проявлением

Звенты-Свентаны в сознании людей, с опасностью подмен Ее сил

силами демоническими и с одним из пяти грядущих культов Розы

Мира.

Общеизвестно, что в ранней юности, в пору своих еще

совершенно наивных и расплывчатых поэтических вдохновений,

ничем оригинальным не отмеченных, Блок познакомился не только с

философией, но и с поэзией Владимира Соловьева. Самого

Соловьева он успел повидать только один раз и, кажется, даже не

был представлен знаменитому тогда философу. Об этой встрече

Блок сам рассказывает в статье 'Рыцарь-монах', мало известной,