Даниил Андреев

Роза мира (часть 4)

последний раз угасающий

гений был пробужден Великой Революцией. Все стихийное, чем было

так богато его существо, отозвалось на стихию народной бури. С

неповторимостью починной гениальности были уловлены и воплощены

в знаменитой поэме 'Двенадцать' ее рваные ритмы, всплески

страстей, клочья идей, вьюжные ночи переворотов, фигуры,

олицетворяющие целые классы, столкнувшиеся между собой,

матросский разгул и речитатив солдатских скороговорок. Но в

осмыслении Блоком этой бунтующей эпохи спуталось все: и его

собственная стихийность, и бунтарская ненависть к старому,

ветхому порядку вещей, и реминисценции христианской мистики, и

неизжитая любовь к 'разбойной красе' России - Велге, и смутная

вера, вопреки всему, в грядущую правду России - Навну. В итоге

получился великолепный художественный памятник первому году

Революции, но не только элементов пророчества - хотя бы просто

исторической дальновидности в этой поэме нет. 'Двенадцать' -

последняя вспышка светильника, в котором нет больше масла; это

отчаянная попытка найти точку опоры в том, что само по себе

есть исторический Мальстрем, бушующая хлябь, и только; это -

предсмертный крик.

Смерть явилась лишь через три с половиной года. Душевный

мрак этих последних лет не поддается описанию. Психика уже не

выдерживала, появились признаки ее распада. Скорбут сократил

мучения, точнее - тот вид мучений, который присущ нашему

физическому слою. Блок умер, не достигнув сорокадвухлетнего

возраста. Впрочем, еще при жизни многие, встречавшие его,

отзывались о нем как о живом трупе

Я видел его летом и осенью 1949 года. Кое-что рассказать

об этом - не только мое право, но и мой долг. С гордостью

говорю, что Блок был и остается моим другом, хотя в жизни мы не

встречались, и когда он умер, я был еще ребенком. Но на

некоторых отрезках своего пути я прошел там же, где когда-то

проходил он. Другая эпоха, другое окружение, другая

индивидуальность, отчасти даже его предупреждающий пример, а

главное - иные, во много раз более мощные силы, предохранили

меня от повтора некоторых его ошибок. Я его встречал в

трансфизических странствиях уже давно, много лет, но утрачивал

воспоминание об этом. Лишь в 1949 году обстановка тюремного

заключения оказалась способствующей тому, что впечатления от

новых ночных странствий с ним вторглись уже и в дневную память.

Он мне показывал Агр. Ни солнца, ни звезд там нет, небо

черно, как плотный свод, но некоторые предметы и здания

светятся сами собой - все одним цветом, отдаленно напоминающим

наш багровый. Я уже два раза описывал этот слой; во второй раз

- в четвертой части этой книги; снова напоминать этот жуткий

ландшафт мне кажется излишним. Важно отметить только, что

неслучайно мой вожатый показывал мне именно Агр: это был тот

слой, в котором он пребывал довольно долгое время после

поднятия его из Дуггура. Избавление принес ему Рыцарь-монах, и

теперь все, подлежащее искуплению, уже искуплено. Испепеленное

подземным пламенем лицо его начинает превращаться в

просветленный лик. За истекшие с той поры несколько лет он

вступил уже в Синклит России.

КНИГА XI. К МЕТАИСТОРИИ ПОСЛЕДНЕГО СТОЛЕТИЯ

ГЛАВА 1. ВОЦАРЕНИЕ ТРЕТЬЕГО ЖРУГРА

Заканчивая книгу о метаистории Петербургской империи, я

сопоставил между собой две исторические фигуры, характеры и

облики которых столь различны, что сопоставлять их как-то не

принято. Однако исторические роли их не только сопоставимы, но

даже являются, в какой-то мере, одна вариантом другой: они

имеют идентичное значение, каждая - для своего цикла эпох. Обе

они знаменовали собой зенит мощи русских уицраоров, вступление

этих уицраоров на путь открытой борьбы с демиургом, доведение

тиранической тенденции до предела - и начало процесса

государственной гибели. Эти исторические фигуры - Иван IV и

Николай I.

Непосредственными преемниками Грозного на престоле были

два лица: Федор Иоаннович и Борис. Один - человек

исключительного мягкосердечия, кроткий молитвенник, лишенный не

только государственного, но вообще сколько-нибудь крупного ума;

другой - обладатель настоящего государственного разума,

одушевляемый стремлением вывести страну из тупика, куда ее

завел Грозный, и прочно обосновать народную жизнь на