Даниил Андреев

Роза Мира (Часть 2)

Они движутся по кругу

перевоплощений, и для них это действительно безвыходный круг:

каждый раз между инкарнациями их души погружаются в Буствич,

приобретая облик человеко-червей и заживо пожирая

людей-страдальцев в этом вечно гниющем мире. И все же

наслаждение, доставляемое похотью, даже неутолимым мистическим

сладострастием к Великой Блуднице, в их глазах так велико, что

они готовы платить пребыванием в Буствиче за беснование и оргии

в Дуггуре.

Единственным светилом в Дуггуре, его солнцем, служит Луна:

поэтому большую часть времени этот слой погружен в глубокий

сумрак. Тогда вступает в свои права искусственное освещение -

длинные цепи мутно-синих и лиловатых фонарей: они тянутся

нескончаемыми гирляндами вдоль пышных, массивных зданий. В

архитектуре господствует закругленная линия, но это не

избавляет ее форм от тяжеловесности. Внутреннее и внешнее

убранство зданий аляповато и грубо, но поражает своим

богатством, своим бьющим в глаза великолепием. Зодчие,

художники, даже ученые, не говоря уже о рабочих, принадлежат к

классу рабов. Основное, демоническое, население Дуггура столь

же импотентно умственно и художественно, насколько одарено

похотью.

Для человеческой души срыв в Дуггур таит грозную

опасность. Срыв происходит в том случае, если на протяжении

жизни в Энрофе душу томило и растлевало сладострастие к

потустороннему - то самое мистическое сладострастие, которое

испытывают мелкие демоны Дуггура к Великой Блуднице. Даже

пребывание в Буствиче не может для такой души восстановить

должного равновесия между отягченным эфирным телом и окружающей

средою. Душа со своими облачениями проваливается в Рафаг, где

ждет ее новый провал: в тот самый мир, о котором ей смутно

мечталось на земле. Там, в Дуггуре, на нее надевается каррох -

плотноматериальное тело, схожее с физическим, но созданное из

той материальности демонических миров, которая порождена

темными иерархиями метабрамфатуры и Гагтунгром. Спасение души

из рабства в Дуггуре силами Света наталкивается на

исключительные трудности. Есть, однако, один акт, зависящий от

самой человеческой души, который может открыть перед ней путь к

спасению: самоубийство. Греховное в Энрофе, где материальность

сотворена Провиденциальными силами и предуготовляется к

просветлению, самоубийство в демонических слоях оправдано, так

как влечет за собой разрушение карроха и освобождение души. Но

если этого акта не совершено, а светлые силы помощи побеждены,

душа после смерти в Дуггуре попадает в Буствич опять, потом

снова в Дуггур - уже не в качестве раба, а привилегированного.

Шельт постепенно демонизируется, застревает в колесе инкарнаций

от Дуггура до Буствича и обратно, и может статься, что монада,

в конце концов, отказывается от него. Тогда он падает в Суфэтх,

кладбище Шаданакара, и умирает там навсегда, а монада покидает

нашу брамфатуру, чтобы начать наново свой путь где-нибудь на

других концах Вселенной. Из тех немногочисленных, впрочем, душ,

что погибли навеки в Суфэтхе, большинство были жертвами именно

Дуггура.

Описание Дуггура можно закончить небольшим штрихом. В

Дуггуро-Петербурге, так же, как в Друккарге, так же, как в

Небесной России, есть двойник - лучше сказать, тройник -

огромной статуи Всадника. Но здесь этот Всадник мчится не на

раругге, как в столице российского античеловечества, и,

конечно, не на заоблачном белом коне, как в небесном

Петербурге. Здесь - это изваяние первооснователя этого

преисподнего города с бурно пылающим и дымящимся факелом в

простертой руке. Отличие этой фигуры еще и в том, что она

мчится не на коне, а на исполинском змее Может быть, теперь

поймет читающий эту книгу, о чем и о ком говорил Александр Блок

в стихах, исполненных настоящего прозрения:

Сойдут глухие вечера,

Змей расклубится над домами.

В руке протянутой Петра

Запляшет факельное пламя.

Зажгутся нити фонарей,

Блеснут витрины и тротуары

В мерцаньи тусклых площадей

Потянутся рядами пары.

Плащами всех укроет мгла,

Потонет взгляд в манящем взгляде.

Пускай невинность из угла

Протяжно молит о пощаде!

Там, на скале, веселый царь

Взмахнул зловонное кадило,

И ризой городская гарь

Фонарь манящий облачила!