Шри Парамаханса Йогананда

Автобиография монаха (Часть 1)

Унеслись

прочь годы жизни в Калькутте, когда я мог сделать замечание повару за

десятиминутную отсрочку. Теперь я старался подчинить себе свой

аппетит. Начав с этой целью двадцатичетырехчасовой пост, я со рвением

ожидал следующего полудня.

'Поезд Дайанандаджи запаздывает, и мы не начнем еды до его

прибытия!'--принес мне ужасающую новость Джитендра. В честь прибытия

свами, которого не было две недели, приготовили много вкусных блюд;

воздух наполнялся аппетитными ароматами. А у меня не было ничего, что

я мог бы проглотить, кроме гордости за вчерашний пост.

'Господи, ускорь прибытие поезда!' Я думал, что Небесная Милость едва

ли была включена в запрет, который произнес Дайананда. Однако все шло

без перемен, и часы тащились кое-как. Наконец, когда уже начали

сгущаться сумерки, наш руководитель открыл дверь. Мое приветствие было

проникнуто самой искренней радостью.

'Дайамандаджа выкупается и будет медитировать; после этого мы начнем

накрывать на стол,'--снова подошел ко мне с известием Джитендра,

подобный птице, предвещающей несчастье.

Я едва не лишился чувств. Мой молодой желудок, не приученный к

лишениям, протестовал с беспощадной силой. Передо мною, как призраки,

проносились образы жертв голода.

'Следующая смерть от истощения в Варанси произойдет сейчас, в этом

ашраме',--думал я. Наконец, уже в девять часов вечера грозный исход

был отвращен. О небесный сигнал, призывающий в столовую! Этот ужин

остался у меня в памяти, как один из прекраснейших часов в моей жизни.

Но хотя я был целиком поглощен едой, я не мог не заметить, что

Дайананджи ел с отсутствующим видом. Он, по-видимому, был выше моих

грубых удовольствий. Как только позволили условия, я спросил:

--Свамиджи, разве вы не бываете голодны?

--О, да, да!--ответил он.--Последние четыре дня я ничего не ел и не

пил. Вообще, я никогда не ем в поездах, ибо они напитаны чужеродными

вибрациями мирских людей. Я чрезвычайно строго соблюдаю правила шастр,

касающиеся монахов моего особого ордена. Кроме того, меня отвлекают

некоторые проблемы нашей организационной работы. Вот и сегодня дома я

забыл пообедать. Но торопиться нечего. Завтра благодаря этому я этому

хорошо поем!--весело рассмеялся он.

У меня перехватило дыхание от стыда. Но вчерашний день, день моих

мучений, было нелегко забыть, и я решился сделать свое замечание на

эту тему:

--Свамиджи, меня несколько смущает вопрос о том, как следовать вашим

наставлениям. Предположим, что я никогда не попрошу есть, и никто не

предложит мне пищи. Но ведь тогда я должен умереть с голоду!

--Так умри!--разрезал воздух пугающий совет.--Умри, если ты должен это

сделать, Мукунда! Но никогда не думай, что ты живешь силой пищи, а не

силой Бога! Тот, Кто создал все виды пищи, Кто даровал нам аппетит,

непременно позаботился о сохранении жизни преданной Ему души. Не

воображай, что твою жизнь поддерживает риса, или деньги, или

какие-нибудь люди. Смогут ли они помочь тебе, если Господь лишит тебя

жизненного дыхания? Они всего лишь Его орудие. Разве пища

переваривается у тебя в желудке, благодаря твоему умению? Бери меч

распознавания, Мукунда! Рассеки цепи посредничества и постигни Единую

Причину!

Я почувствовал, как эти резкие слова пронзили меня до мозга костей.

Отлетело прочь давнее заблуждение о том, что требования теба подчиняют

себе душу. В этот момент я как бы вкусил всеохватывающую полноту духа.

В моей последующей жизни среди беспрерывных путешествий, во многих

чужих городах урок, полученный в ашраме Бенарес оказался так полезен!

Единственным сокровищем, которое я привез с собою из Калькутты, был

серебрянный амулет, переданный садху и завещанный мне матерью. Я

хранил его многие годы, а сейчас он был тщательно спрятан. Чтобы еще

раз пережить радость созерцания этого знака духовного водительства, я

однажды открыл замок ящика, запечатанный сверток не был тронут. Но--о

горе!--самого амулета не оказалось. В глубокой печали я разорвал

сверток, чтобы окончательно убедиться в его исчезновении. Как и

предсказывал садху, он исчез, превратившись в эфир, откуда и был

получен его волей.

Мои отношения с учениками Дайаманды неуклонно ухудшались. В быту мы

больше и больше отделялись друг от друга, я держался все отчужденнее.

Моя упорная приверженность к медитации, к размышлениям об Идеале, ради

которого я оставил дом и отказался от всех честолюбивых законов

мирского человека, вызывали со всех сторон плоские шутки и критику.