Аркадий и Борис Стругацкие

Понедельник начинается в субботу

задрав головы и не глядя друг на друга.

Девочки захихикали. Я тоже не особенно испугался. Я сел, обхватив руками

голову, над оставленным листком и некоторое время краем уха слушал, как

в коридоре могуче рокочет бас Федора Симеоновича, прорезаемый сухими

гневными вскриками Кристобаля Хозевича. Потом Федор Симеонович взревел:

"Извольте пройти в мой кабинет!" -- "Извольте!" -- проскрежетал Хунта.

Они уже были на "вы". И голоса удалились. "Дуэль! Дуэль!" -- защебетали

девочки. О Хунте ходила лихая слава бретера и забияки. Говорили, что он

приводит противника в свою лабораторию, предлагает на выбор рапиры,

шпаги или алебарды, а затем принимается а-ля Жан Маре скакать по столам

и опрокидывать шкафы. Но за Федора Симеоновича можно было быть

спокойным. Было ясно, что в кабинете они в течение получаса будут мрачно

молчать через стол, потом Федор Симеонович тяжело вздохнет, откроет

погребец и наполнит две рюмки эликсиром Блаженства. Хунта пошевелит

ноздрями, закрутит ус и выпьет. Федор Симеонович незамедлительно

наполнит рюмки вновь и крикнет в лабораторию: "Свежих огурчиков!"

В это время позвонил Роман и странным голосом сказал, чтобы я

немедленно поднялся к нему. Я побежал наверх.

В лаборатории были Роман, Витька и Эдик. Кроме того, в лаборатории

был зеленый попугай. Живой. Он сидел, как и вчера, на коромысле весов,

рассматривал всех по очереди то одним, то другим глазом, копался клювом

в перьях и чувствовал себя, по-видимому, превосходно. Ученые, в отличие

от него, выглядели неважно. Роман, понурившись, стоял над попугаем и

время от времени судорожно вздыхал. Бледный Эдик осторожно массировал

себе виски с мучительным выражением на лице, словно его глодала мигрень.

А Витька, верхом на стуле, раскачивался как мальчик, играющий в лошадки,

и неразборчиво бормотал, лихорадочно тараща глаза.

-- Тот самый? -- спросил я вполголоса.

-- Тот самый, -- сказал Роман.

-- Фотон? -- Я тоже почувствовал себя неважно.

-- Фотон.

-- И номер совпадает?

Роман не ответил. Эдик сказал болезненным голосом:

-- Если бы мы знали, сколько у попугаев перьев в хвосте, мы могли

бы их пересчитать и учесть то перо, которое было потеряно позавчера.

-- Хотите, я за Бремом сбегаю? -- предложил я.

-- Где покойник? -- спросил Роман. -- Вот с чего нужно начинать!

Слушайте, детективы, где труп?

-- Тр-руп! -- рявкнул попугай. -- Цер-ремония! Тр-руп за бор-рт!

Р-рубидий!

-- Черт знает, что он говорит, -- сказал Роман с сердцем.