Аркадий и Борис Стругацкие

Понедельник начинается в субботу

трудом выбрался одноглазый человек без левой

руки и правой ноги.

-- Это Земля? -- раздраженно спросил он.

-- Земля! Земля! -- откликнулись в толпе. На лицах начали

расцветать улыбки.

-- Слава богу, -- сказал человек, и все переглянулись. То ли не

поняли его, то ли сделали вид, что не понимают.

Увечный астролетчик стал в позу и разразился речью, в которой

призывал все человечество поголовно лететь на планету Хош-ни-хош системы

звезды Эоэллы в Малом Магеллановом Облаке освобождать братьев по разуму,

стенающих (он так и сказал: стенающих) под властью свирепого

кибернетического диктатора. Рев дюз заглушил его слова. На площадь

спускались еще две ракеты, тоже ржавые. Из Пантеона-Рефрижератора

побежали заиндевевшие женщины. Началась давка. Я понял, что попал в

эпоху возвращений, и торопливо нажал на педаль.

Город исчез и долго не появлялся. Осталась стена, за которой с

удручающим однообразием полыхали пожары и вспыхивали зарницы. Странное

это было зрелище: совершенная пустота и только стена на западе. Но вот

наконец загорелся яркий свет, и я сейчас же остановился.

Вокруг расстилалась безлюдная цветущая страна. Колыхались хлеба.

Бродили тучные стада, но культурных пастухов видно не было. На горизонте

серебрились знакомые прозрачные купола, виадуки и спиральные спуски.

Совсем рядом с запада по-прежнему возвышалась стена.

Кто-то тронул меня за колено, и я вздрогнул. Возле меня стоял

маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами.

-- Тебе что, малыш? -- спросил я.

-- Твой аппарат поврежден? -- осведомился он мелодичным голосом.

-- Взрослым надо говорить "вы", -- сказал я наставительно. Он очень

удивился, потом лицо его просветлело.

-- Ах да, припоминаю. Если мне не изменяет память, так было принято

в Эпоху Принудительной Вежливости. Коль скоро обращение на "ты"

дисгармонирует с твоим эмоциональным ритмом, я готов удовольствоваться

любым ритмичным тебе обращением.

Я не нашелся, что ответить, и тогда он присел на корточки перед

машиной, потрогал ее в разных местах и произнес несколько слов, которых

я совершенно не понял. Славный это был мальчуган, очень чистенький,

очень здоровый и ухоженный, но он показался мне слишком уж серьезным для

своих лет.

За стеной оглушительно затрещало, и мы оба обернулись. Я увидел,

как жуткая чешуйчатая лапа о восьми пальцах ухватилась за гребень стены,

напряглась, разжалась и исчезла.