Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

самолётов, построенных ими. Они тогда смогут сказать: «Вот Бамбуковый Бомбардировщик тридцатилетней давности, он только что облетел весь мир».

Так что, я хотел бы облететь на нём вокруг света. Потому что этот самолёт заслуживает того, чтобы на нём совершили кругосветное путешествие.

Возникает странное чувство, что Крэмер когда-нибудь совершит то, что задумал, хотя, авиалиния вряд ли получит на этом хоть цент прибыли, она может даже потерять деньги на этом полёте.

Но такова история Ист Айленд Эйруэйз. Теперь вы можете прыгать, если хотите.

Я просто подумал, что вам небезынтересно будет узнать то, что открыли двое этих людей — что альтернативой прыжку является смех и решение жить в соответствии со своими собственными ценностями, а не с теми, что навязывает нам мир.

Они создали свою собственную реальность вместо того, чтобы страдать в чьей-то. По мнению Ист Айленд Эйруэйз твёрдая земля была создана не для того, чтобы прыгать и разбиваться об неё, а для того, чтобы над ней летать.

А это тарахтение и треск, что долетает до ваших ушей вечером — это Бамбуковый Бомбардировщик, тридцати лет от роду, выруливающий на взлёт, готовый отправиться в очередное приключение.

Голубое пламя вырывается из его выхлопных труб, двигатель фыркает и кудахчет, и его не особенно интересует, одобрит мир его действия или нет.

Евангелие от Сэма

Десять тысяч лет назад старый гуру наверняка говорил своему ученику:

«Знай, Сэм, ни один человек никогда не сможет владеть ничем, кроме собственных мыслей. Ни людей, ни местность, ни вещи не дано нам удержать рядом с собой длительное время. Мы можем совершить вместе с ними небольшую прогулку, но, рано или поздно, все мы, прихватив с собой лишь истинно наше — то, чему мы научились, то, как мы стали мыслить, отправимся порознь, каждый в своё новое превращение».

«О да», — должно быть отвечал ему Сэм, записав всё это на коре лотоса.

Что же, в таком случае, через тысячи лет после того, как эта истина была записана, заставило меня опечалиться, когда я оформлял бумаги на продажу биплана, ставшего частью моей жизни? Не было никаких сомнений в том, что сделать это было необходимо.

Мой новый дом с трёх сторон окружён водой, а с четвёртой к нему вплотную подступают деревья и постройки. В аэропорту, где нет диспетчерской, есть слишком твёрдая взлётно-посадочная полоса, слишком гладкая, чтобы на ней мог приземлиться биплан.

Бетонные ленточки упираются прямо в дубовые джунгли, где нет ни одного поля, куда можно было бы сесть, откажи двигатель сразу после взлёта. Теперь я был за девятьсот миль от тех мест, где биплан чувствовал себя, как дома, и чем дольше он стоял в ангаре, тем хуже выглядел.

В ангаре он оказывался во власти воробьев, настойчиво желающих забраться в кабину, и мышей, которые были не прочь поживиться его проводами и растяжками.

Если я любил этот самолёт и желал ему жизни в небе, то мне ничего другого не оставалось, кроме как продать его кому-нибудь, кто будет часто и умело на нём летать.

Почему же мне стало так грустно, когда я ставил свою подпись на бумагах? Может быть, потому, что я вспомнил те шесть лет, что мы провели вместе.

Я вспомнил раннее утро в Луизиане, когда всё вдруг пошло наперекосяк, когда оказалось, что он либо должен взлететь после невозможно короткого стофутового разбега, либо разлететься в щепки, свалившись в канаву. Он взлетел.

Никогда прежде ему не удавалось так быстро оторваться от земли, никогда не было такого и после. Но в тот единственный раз это случилось — он едва коснулся канавы и взлетел.

Я вспомнил день, когда в Висконсине я на бреющем полёте влетел в твердую землю, думая, что там лишь трава. На скорости сто миль в час винт зацепил грунт, самолёт ударился об землю крылом, одно колесо оторвалось и укатилось.

Он не перевернулся, вместо этого, в тот же момент, он подпрыгнул в воздух, и мы совершили самую короткую и мягкую посадку за всю историю совместных полётов.

Двадцать пять раз лопасти винта ударились о грунт и вместо того, чтобы перевернуться и разлететься вдребезги, биплан подпрыгнул и сел мягко, словно перышко.

Я припомнил сотни пассажиров, которых мы поднимали с пастбищ в небо, которые никогда не видели своей фермы с воздуха, пока не появились мы с бипланом и не представили им такой шанс — три доллара за полёт.