Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

и окончательного падения.

Внизу, прямо передо мной — английский СЕ-5 — оливково-желто-коричневый камуфляж, круглые сине-бело-красные эмблемы на крыльях. Пилот меня ещё не заметил.

Мне было знакомо это ощущение, я знал, что буду чувствовать себя именно так, я читал об этом раньше на пожелтевших от времени страницах книг о лётчиках первой мировой войны. Всё в точности так и было.

Я ринулся вниз — к нему — мир накренился и понёсся на меня смазанным потоком изумрудной земли и белыми пластами мучной пыли облаков, размётанных голубым ветром, который плотно обволакивал стекла моих летных очков.

А он — он, несчастный, летел себе, ни о чём не подозревая. Я даже не стал пользоваться прицелом — он не был мне нужен. Я просто поймал самолёт британских ВВС в просвет между кожухами стволов двух пулеметов «Спандау», установленных на обтекателе моего двигателя, и нажал на гашетку.

Из стволов вырвались маленькие лимонно-оранжевые огоньки, послышалось цоканье пулеметных очередей, едва различимое в вое и рёве моего пике.

Но англичанин никак на это не отреагировал, лишь машина его продолжала стремительно увеличиваться в размерах прямо перед носом моего аэроплана — в просвете между пулеметными стволами.

А я в свою очередь не стал орать:

— Подохни, собачья английская свинья!

Нечто подобное, если верить комиксам, должен был бы выкрикнуть в данной ситуации венгерский пилот. Но, вместо этого, я нервно подумал:

— Ну, давай же, загорайся, иначе, нам придётся в очередной раз повторять всё сначала!

В это мгновение вспышка тьмы поглотила СЕ. В агонии он взвился вверх — двигатель окутан черными клубами с вырывающимися из них языками белого пламени и струями желтого дыма от горящего масла — застилая небо всей этой гадостью.

Я пулей пронёсся мимо него вниз, ощутив кисловатый привкус его дыма, и завертелся на сидении, стараясь не пропустить зрелище того, как он будет падать. Однако, падать он не стал, а вместо этого опрокинулся вниз и, выполнив полвитка в штопоре, устремился прямо на меня, вовсю паля из своего Льюиса.

Оранжевые вспышки выстрелов беззвучно замелькали над моей головой — в самой середине всей этой жуткой катастрофы.

— Отлично сработано! — вот все, что я смог подумать.

И ещё мне пришло в голову, что именно так, наверное, и было на самом деле.

Задрав нос, мой Фоккер подпрыгнул вверх в то самое мгновение, когда я щёлкнул выключателем с надписью «Копоть» (уф! слава Богу — из-под двигателя, а не из него! ) и вторым — с надписью «Дым».

Кабину застлало черно-желтым, которое я, поневоле, втягивал в себя, хотя изо всех сил и старался не дышать. Опрокидываю машину вправо и вниз — в штопор. Один виток, два, три… мир вокруг, свернувшийся в пляшущий шар…

Затем — выход из штопора — плавное спиральное пике — каждый фут траектории полёта отмечен кошмарным шлейфом.

Наконец, из кабины всё выдуло, и я перешел в горизонтальный полёт — всего в нескольких сотнях футов над зелёными полями и фермами Ирландии. Крис Кэгл — пилот СЕ-5 — развернулся в четверти мили от меня и покачал крыльями, что означало:

— Пристраивайся ко мне и — домой!

Когда наши машины спустились ниже верхушек деревьев и коснулись колёсами густой травы аэродрома в Вестоне, я решил, что прошедший день был вполне удачным и полным событий.

С рассвета я сбил один немецкий и два британских аэроплана, а также четырежды был сбит сам — два раза на СЕ-5, один — на Пфальце и ещё один — на этом Фоккере. Достойное введение в ремесло киношного пилота — нам предстоял ещё целый месяц такой работы.

Снимался фильм Роджера Кормэна «Фон Рихтгофен и Браун» — развёрнутое эпическое полотно — море крови и военной грязи, немного сдобренного историей секса, и двадцать минут общего плана воздушных боев, на съёмках которых несколько лётчиков едва не расстались с жизнью.

Кровь, история и секс — всё это, как водится в кино, было понарошку, а вот полёты — как всякие полёты — снимались самые настоящие.

В первый же день мы с Крисом поняли то, что известно каждому кинематографическому пилоту еще со времен «Крыльев»: никому и никогда не удалось ещё убедить ни один аэроплан, что всё это не по-настоящему.

Самолёты заваливаются на крыло и срываются в штопор и сталкиваются в воздухе, если это им позволяют, самым настоящим образом. И никто, кроме самих пилотов, этого не понимает.