Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

в нашем замке нарушил голос.

— Диспетчерская, Бонанза четыре семь три пять Браво с дополнительной стоянки, выруливаю на взлёт.

Голос оборвался так же внезапно, как и возник. Из нашего стеклянного куба ему ответил диспетчер. Его ровный профессиональный голос прозвучал в микрофон так, словно это был уже не первый, а тысячный вызов за сегодняшнее утро.

Темноту стоянки пронзил яркий белый луч, и в его свете стали видны на бетоне жёлтые и белые линии. Луч света поплыл мимо голубых созвездий и направился к концу длинной взлётной полосы, с обеих сторон обрамленной дорожкой из белых фонарей. Там он остановился и погас.

Даже в бинокль не удалось бы разглядеть тусклые огни в кабине, лишь по короткому темному разрыву в ленточках голубых огней рулежной дорожки можно было догадаться, что на полосе есть самолёт. В наших динамиках снова раздался голос.

— Диспетчерская, три пять Браво; думаю, меня можно поставить в очередь на взлёт.

— Неглупый парень, — сказал диспетчер и взял микрофон. — Принимаю в очередь, три пять Браво. Взлёт разрешаю, ветер постоянный, движения в воздухе нет.

— Принял, три пять Браво, иду на взлёт.

Тёмное пятно побежало по полосе огней, и через пятнадцать секунд на летном поле снова сияли все огни, а мигающее зелёное пятнышко самолёта скрылось за темным горизонтом.

— Прекрасная ночь, — задумчиво произнес в эфир пилот. И снова наступила тишина.

Это были последние слова, которые мы услышали от три пять Браво. Его огни растворились в ночном небе, и мне уже никогда не узнать, где его дом, куда он направился этой ночью и кто он вообще такой.

Но в этих последних словах пилота Бонанзы, записанных в диспетчерской на бесстрастную магнитную ленту, чувствовался намёк на то, что пилоты отличаются от всех прочих людей.

У каждого из них есть один и тот же непередаваемый опыт полёта наедине с собой. Если, к тому же, их очаровывает одна и та же красота неба, то у них слишком много общего, чтобы стать когда-либо врагами. У них слишком много общего, чтобы не быть братьями.

Лётное поле снова погрузилось в терпеливое ожидание, — до следующего самолёта.

Какое это было бы братство! Настоящий союз всех тех людей, кто поднимает в небо воздушные аппараты.

— Это рейс Люфтганзы идет к нам, — сказал диспетчер, указывая на экран радара.

Люфтганза была представлена на нём мерцающим эллипсом шириной в четверть дюйма, который медленно перемещался от края экрана к центру.

За ним оставался призрачно светящий зелёный хвост, благодаря которому он был похож на крошечную комету, нацеленную в нашу диспетчерскую, находящуюся в центре экрана.

Мы выглянули из окна в кристально чистый ночной воздух — в небе не было ни одного движущегося огня. Комета приблизилась к центру экрана, минутная стрелка хронометра обошла целый круг, а в небе по-прежнему горели лишь звёзды.

Затем, вдруг, вдалеке в виде мигающей красной лампочки показалась Люфтганза, и её командир нажал на своем штурвале кнопку микрофона. — Диспетчерская, Люфтганза Дельта Чарли Хоутел, в пятнадцати милях к востоку, прошу посадку.

Командир говорил медленно и четко, и Люфтганза звучала у него, как «Лууфтахнза». Мне пришла в голову еще одна мысль. Он с тем же успехом мог бы сказать:

— Deutshe Lufthansa fur Landung, funfzehn Meilen zum Osten, — и всё равно был бы таким же полноправным, а может даже чуть более полноправным членом братства, как и я, стоящий высоко над землёй в диспетчерской.

Что если бы все пилоты поняли, — подумал я, — что мы уже братья? Что если бы об этом знал Владимир Телянин, поднимающийся по трапу в кабину своего МИГ-21? Что если бы знал Дуглас Кентон в своем Метеоре, Эрхарт Мензель в своем бронированном Старфайтере, Ро Кум Ну, застегивающий привязные ремни в ЯК-23?

Люфтганза плавно зашла на посадку, её яркие посадочные огни напоминали глаза, следящие за полосой.

Что если бы члены братства отказались воевать друг с другом?

Люфтганза подрулила к терминалу, и мы в тишине диспетчерской услышали вой четырех её двигателей.

В радиоприемниках снова негромко потрескивал эфир, в небе опять воцарилось спокойствие, зелёная линия на экране радара тоже подтверждала, что мы снова остались одни в темноте.

Когда стрелки хронометра показали 04:00, я попрощался с диспетчерами, поблагодарил их и вышел наружу к железной решётке и лестнице, ведущей вниз.