Ричард Бах

Дар тому, кто рождён летать (Часть 1)

как мы отлетели от Айовы уже на несколько часов.

«На слёт собираются личности. Об этом говорит всё — и то, где они бывали, что совершили, что знают, что планируют на будущее».

Потом, она долго молчала, глядя на два других биплана, с которыми мы возвращались на Запад, каждый вечер звеном из трёх машин скользя сквозь неподвижность пламенеющего заката.

Наконец, пришел тот час — он не мог не прийти, рано или поздно — и мы во второй раз пересекли горы и пустыни, оставив брошенный ими нам вызов безмолвно лежать, обратясь в бесконечность небес.

Последняя её записка была следующей: «Я думаю, Америка станет более счастливой страной, если каждый её житель, по достижении восемнадцати лет, проделает воздушное путешествие над всей её территорией».

Наши спутники покачали на прощание крыльями и круто отвернули от нас в направлении своих аэропортов. Мы были дома. В очередной раз биплан вернулся в свой ангар. Мы сели в машину и молча поехали домой.

Мне было грустно, как бывает грустно всякий раз, когда закрываешь прочитанную книгу и неизбежно прощаешься с героиней, в которую успел влюбиться. Не важно, настоящая она или нет, просто хотелось бы побыть с ней подольше.

Я вёл машину, она сидела рядом. Но, через несколько минут, всё это должно было закончиться. Размётанные полуночным ветром волосы будут собраны в аккуратную прическу, и она снова сделается центром приложения запросов своих детей.

Она вновь войдёт в мир домашнего уюта, мир повседневности, в котором ни к чему разглядывать что-либо ясными глазами, незачем ни рассматривать сверху пустыню и горы, ни противостоять величественным ветрам.

Но книга, всё же, не совсем закончилась. В потоке дел и суеты в самый странный и неожиданный миг юная леди, которую я открыл для себя в 1929 году, и в которую влюбился ещё до своего рождения, вдруг бросает на меня озорной взгляд, и я вижу слабый след масляных брызг вокруг её глаз.

И тут же она ускользает — прежде, чем я успеваю вымолвить слово, поймать её руку и воскликнуть:

— Постой!

Аэропорт имени Кеннеди

Увиденный мною впервые международный аэропорт имени Кеннеди воспринимался, как вполне конкретное место — этакий гигантский остров из бетона, песка, стекла и окрашенных поверхностей, перманентная стройка с кранами, то и дело склонявшими стальные жирафьи шеи для того, чтобы осторожно взять в зубы очередную балку и поднять её высоко в задымленные керосиновой гарью небеса, туда, где высятся железобетонные деревья каркасов всё новых и новых конструкций.

Вполне конкретное место. Мне никогда даже в голову не приходило, что может быть иначе. Стерильное безмолвие тёмной предрассветной пустыни в светлые часы сменялось безумием часа пик начала двадцать первого столетия.

Очереди из сорока, а то и шестидесяти авиалайнеров, ожидающих, разрешения на взлёт, посадка самолётов, прибывающих с пятичасовым опозданием, непрерывно плачущие дети на сумках и громадных чемоданах и взрослые, которые тоже нет-нет да и пустят слезу от усталости и нервного перенапряжения.

Но, чем дольше я за всем этим наблюдал, тем яснее начинал отдавать себе отчёт в том, что «Кеннеди» — не столько конкретное место, сколько железобетонная мысль с острыми и твердыми углами.

Гордая каменная идея, над которой мы, каким-то образом, обрели власть во времени и пространстве, решив собраться здесь, в границах этого места, чтобы общими усилиями верить в её реальность.

Где-то там уплотнение мирового пространства остаётся не более чем абстрактной умозрительностью, а рассуждения о пяти часах до Англии, обеде в Новой Зеландии и ужине в Лос-Анжелесе — досужими вымыслами.

Но только не здесь. Ибо, здесь нет места вымыслам и абстрактным допущениям. Здесь это происходит наяву. Вы смотрите на часы, поднимаясь на борт рейса номер 157 британской авиакомпании.

Десять часов. К трем часам пополудни вы рассчитываете либо стать жертвой чудовищной катастрофы, либо ехать в лондонском такси.

Всё в «Кеннеди» было создано для того, чтобы обратить эту идею в свершившийся факт бытия. Бетон, сталь, стекло, самолёты, рев двигателей, даже сама земля, которую возили сюда на грузовиках, чтобы засыпать трясины бескрайних болотистых пустошей — всё здесь служит этой одной-единственной цели.

Здесь никто не читает лекций о разрывности пространственно- временного континуума, здесь просто его разрывают.