Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 1)

не должно оставаться

пассивным экраном, на котором автоматически возникают всевозможные сочетания

понятий и представлений, так что мне приходится лишь исполнять роль

прилежного оператора, прикидывающегося... 'мыслителем'. Условие вполне

однозначное: каждое из перечисленных выше понятий может быть допущено в мое

очищенное сознание только после того как я приобрету соотвествующий ему

опыт. Таково единственное по существу правило, которое я вынужден принять,

если намереваюсь мыслить сам, а не потому, что случайно научился этому;

только тогда может философия перестать быть болезнью языка и стать

действительным познанием. Разумеется, из сказанного никак не следует, что

правилу этому следует подчиняться с тупой педантичностью буквоеда; в живом

праксисе становления мысли его придется нарушать едва ли не на каждом шагу.

Но, даже нарушая его, важно помнить: если я по случаю употребляю термин или

высказываю суждение, не имеющее пока за собой опытной основы, то делаю я это

не слепо, а вынужденно и скорее всего эвристически -- в кредит будущему

опыту и как бы в накликание его. Здесь, в этой точке, 'как' 'Философии

свободы' совпадает с ее 'что', т.е. учась адекватно читать ее, мы усваиваем

уже ее содержание.

*Христиан Моргенштерн проверил это кантианское правило в своеобразном

физическом эксперименте: 'Какое странное ощущение -- вмысливаться

вертикально в землю к собственным ногам. Мыслишь как вкопанный, фантазия

буквально задыхает-ся'. Сhr. Могgenstern, Stufen. Gesammelte Werke in einem

Band, Мunchen, 1977, S.370.

**Любители неожиданных аналогий наверняка усмотрят здесь генезис

оруэллов-ской 'полиции мысли'.

Основная тональность книги задана в ее подзаголовке: 'Результаты

душевных наблюдений по естественнонаучному методу'. Подзаголовок внешне

имитирует и эпатирует гартмановскую 'Философию бессознательного' с

предпосланным ей мотто: 'Спекулятивные результаты по

индуктивно-естественнонаучному методу'. Эдуард фон Гарт-ман -- 'умнейший муж

века', как назвал его однажды Штейнер -- основной оппонент и, возможно,

наиболее выдающийся из всех 'латинских двойников' молодого Штейнера;

'Философия свободы' в этом ключе и на противофоне гартмановской 'Философии

бессознательного' писалась именно как 'философия сознательного' (полемика с

Гартманом, явная и скрытая, охватывает тут множество страниц). Что же лежит

в основе различия или, скажем так, энгармонического равенства подзаголовков

обеих книг? Прежде всего необходимость не диссонировать с познавательными

тенденциями эпохи. Естественнонаучное познание со второй половины XIX века

солирует в концерте мировоззрительных дисциплин, и не считаться с ним,

отдаваясь давно изжитым навыкам метафизических или мистических умозрений,

значило бы выпасть из ритма исторических модификаций. Так, с одной стороны.

С другой стороны, все очевиднее проступала угрожающая тенденция одеревенения

этого познания в материалистическом толковании; становилась обычной картиной

ситуация естествоиспытателя, способного на великие открытия и жалкие их

интерпретации (случай Геккеля), причем с внешней популярной точки зрения

интерпретации выглядели настолько прилипшими к открытиям, что возникла

иллюзия их органического единства. Вставала неизбежно порочная альтернатива:

либо впрягать естествознание в ярмо материализма, либо же, не приемля

материализма, дискредитировать и естествознание; водораздел между

'университетом' и 'богемой' расщеплял в этом пункте единство культурной

жизни на две бессильно тягающиеся друг с другом половины. Несомненным было

одно: борьба вокруг естественнонаучного познания оборачивалась борьбой за

дух, где духу предстояло либо углубить данные научного материализма до

нового выхода в духовное (но уже не поэтически-духовное, а научно-духовное),

либо же самому застрять в этих данных и патологически принимать себя за...

свойство высокоорганизованной материи. Вот что означает ориентация на

'естественнонаучный метод' в подзаголовках обеих -- гартмановской и

штейнеровской -- книг: форма мысли и ход мысли следуют здесь в строжайшем

соответствии с эмпирическими процедурами природопознания. Раскол знаменуется

содержательным планом: Гарт-ман подчиняет эмпирику наблюдения спекуляции,