Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 1)

Штейнером. Разумеется,

требование беспредпосы-лочности остается в силе и здесь; такова эта книга в

измерении именно беспредпосы-лочного христианства -- в любом другом

измерении ее наверняка ожидала бы прямо противоположная оценка. То, что

современный 'научный' атеизм -- величина сама по себе достаточно зыбкая и

двусмысленная, лежит вне всяких сомнений; этически нейтральное

естествознание позволяет в равной степени прийти как к Богу, так и к Ничто,

и примеров, подтверждающих то и другое, наберется, конечно же, в избытке.

Чего оно не позволяет, так это прийти к Христу. Ибо прийти к Христу значило

бы для него пережить свой 'Дамаск'; давайте вспомним: Савл, 'дышащий

угрозами и убийством', ведь тоже верил в Бога и не был атеистом;

христианином и Павлом стал он, лишь узрев Дамасский свет. 'Философия

свободы', выводящая познание из статуса этической нейтральности и оживляющая

его нравственными импульсами, и есть такой 'Дамаск' в условиях

современности; без нее можно сегодня с равным успехом быть как верующим, так

и атеистом, -- христианином (не в инерции прошлого, а сообразно нынешней

действительности) без нее едва ли кому-нибудь дано стать.

*Впоследствии в проекте социальной трехчленности Штейнером будет

воскрешен потрясающий смысл еще одной заболтанной банальности: свобода,

равенство, братство.

Я вынужден снова обратиться к свидетельству Ницше, так как не знаю

никого, кто с такой саморазрушительной честностью вскрывал когда-либо

насквозь протухшие консервы с соблазнительными этикетками. Довод,

сформулированный почти с силлогистической ясностью. 'Наше время есть время

знания'. И значит (продолжает Ницше), 'неприлично теперь быть христианином'.

'Бот тут-то, -- заключает он, -- и начинается мое отвращение'. -- 'Куда, --

восклицает он дальше, -- девались остатки чувства приличия, уважения самих

себя, когда даже наши государственные мужи, в других отношениях очень

беззастенчивые люди и фактически насквозь антихристиане, еще и теперь

называют себя христианами и идут к причастию?' И напоследок уже совсем

по-ницшевски: 'Каким же выродком фальшивости должен быть современный

человек, если он, несмотря на это, не стыдится еще называть себя

христианином!' Так сформулировано это в ураганной книге, озаглавленной

'Антихрист'. Но пусть каждый, в ком не вымерла еще такая

стихийно-бедственная честность и бескомпромисность, кто, стало быть, не

привык числиться в дураках даже у Господа Бога, положит руку на сердце и

спросит себя: разве это не правда? И разве не правда и то, что так

гневаться, что так возмущаться, испытывать такое отвращение мог уже не

анти-христианин, а перво-христианин, очутившийся в сплошном и непролазном

псевдо-христианстве? Гнев Ницше, в последнем невменяемом пароксизме страсти

хвативший через край, есть лишь неопознанная реакция чистого христианина на

мерзость запустения в месте святом; только так между прочим и могу я

осмыслить восторг молодого Штейнера, прочитавшего еще в рукописи книгу

'Антихрист': 'Антихрист' Ницше... одна из самых значительных книг,

написанных за последние столетия. В каждом предложении находил я собственные

свои ощущения. Я не в состоянии пока выразить всю степень удовлетворения,

вызванного во мне этой книгой'*. Вопрос, вытекающий из самой сути нападок

Ницше: как возможно христианство? И не в том даже дело, где еще сегодня

найти христианина, каким (я цитирую Гете) 'его хотел бы видеть Христос';

вопрос жалит ядовитее: а возможно ли сегодня вообще христианство, мыслимое

не как инерция унаследованных навыков, стало быть, именно нечто неприличное,

а как 'путь, истина и жизнь', как, говоря словами Киркегора, 'ежемгновенная

одновременность с Христом'?

*Из письма к Паулине Шпехт от 23 декабря 1894 года. Тот факт, что

спустя 30 лет, в кармических лекциях 1924 года, 'Антихрист' Ницше будет

охарактеризован Штей-нером как прямая инспирация Аримана, не то что не

противоречит юношескому переживанию, но, напротив, эзотерически проясняет

его. Между тем некоторые активисты антропософского движения на Западе, уже

давно подкапывающиеся под Штейнера с благородной-де целью демифологизировать

его и вернуть его превратностям 'человеческого, слишком человеческого', по