Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения 2

целому ряду необыкновенных переживаний, которые я испытал в

августе 1916 года. Гурджиев сдержал свое слово, и я увидел 'факты', и, кроме

того, понял, что он имел в виду, когда говорил, что до фактов нужно еще

многое другое.

'Другое' заключалось в подготовке, в понимании некоторых идей, в

пребывании в особом эмоциональном состоянии. Состояние, которое является

эмоциональным, нам непонятно, т.е. мы не понимаем, что оно необходимо, что

'факты' без него невозможны.

Теперь я перехожу к самому трудному, потому что описать сами факты нет

никакой возможности.

Почему?

Я часто задавал себе этот вопрос. И мог ответить только то, что в них

было слишком много личного, чтобы стать общим достоянием. Думаю, что так

было не только в моем случае, но так бывает всегда.

Помню, как такого рода утверждения приводили меня в негодование, когда

я встречал их в воспоминаниях или заметках людей, прошедших через

необычайные переживания и потом отказывающихся их описать. Они искали

чудесного и были убеждены, что в той или иной форме нашли его. Но когда они

находили то, что искали, они неизбежно говорили: 'Я нашел. Но я не в

состоянии описать то, что я нашел'. Мне эти слова всегда представлялись

искусственными и надуманными.

И вот я оказался точно в таком же положении. Я нашел то, что искал; я

видел и наблюдал факты, далеко выходящие за пределы того, что мы считаем

возможным, признанным или допустимым, - и ничего не могу рассказать о них!

Главное в этих внутренних переживаниях было их особое содержание или

новое знание, которое приходит с ними. Но даже этот внешний аспект можно

описать лишь очень приблизительно. Как я уже сказал, после моих постов и

других экспериментов я находился в несколько возбужденном и нервном

состоянии и физически чувствовал себя слабее обычного. Я приехал в

Финляндию, на дачу И. Н. М., в чьем петербургском доме недавно проходили

наши встречи. Здесь же находился Гурджиев и еще восемь человек из нашей

группы. Вечером беседа коснулась наших попыток рассказать о своей жизни.

Гурджиев был очень резок и саркастичен, как будто стремился спровоцировать

то одного, то другого из нас; в особенности он подчеркивал нашу трусость и

леность ума.

Меня чрезвычайно задело, когда он принялся повторять перед всеми то,

что я строго конфиденциально сказал ему о докторе С. Его слова были

неприятны для меня, главным образом потому, что я всегда осуждал такие

разговоры о других.

Было около десяти часов, когда он позвал меня, доктора С. и 3. в

небольшую отдельную комнату. Мы уселись на полу по-турецки, и Гурджиев начал

объяснять и показывать нам некоторые позы и движения тела. Нельзя было не

заметить, что во всех его движениях присутствует поразительная уверенность и

точность, хотя сами по себе они не представляли особой проблемы, и хороший

гимнаст мог их выполнить без чрезмерных затруднений. Я никогда не

претендовал на роль атлета, - однако внешне мог подражать им. Гурджиев

объяснил, что, хотя гимнаст мог- бы, конечно, выполнить эти упражнения, он

выполнил бы их иначе, а Гурджиев выполнял их особым образом, с

расслабленными мускулами.

После этого Гурджиев снова вернулся к вопросу о том, почему мы не

смогли рассказать историю своей жизни. И с этого началось чудо.

Могу заявить с полной уверенностью, что Гурджиев не пользовался

никакими внешними методами, т.е. не давал мне никаких наркотиков и не

гипнотизировал меня каким-либо известным способом.

Все началось с того, что я услышал его мысли. Мы сидели в небольшой

комнате с деревянным полом без ковров, как это бывает на дачах. Я сидел

напротив Гурджиева, а доктор С. и 3,-по сторонам. Гурджиев говорил о наших

'чертах', о нашей неспособности видеть или говорить правду. Его слова

вызвали у меня сильное волнение. И вдруг я заметил, что среди слов,

произносимых им для всех нас, есть 'мысли', предназначенные лично для меня.

Я уловил одну из этих мыслей и ответил на нее как обычно, вслух. Гурджиев

кивнул мне и перестал говорить. Наступила довольно долгая пауза. Он сидел

спокойно и молчал. Внезапно я услышал его голос внутри себя, как бы в груди,

около сердца. Он задал мне определенный вопрос. Я взглянул на него; он