Говард Ф.Лавкрафт

Сверхъестественный ужас в литературе

образом воспитаны религиозными

ритуалами, то темной и злой части космической тайны выпало на долю

фигурировать в нашем фольклоре о сверхъестественном. Эта тенденция

естественным образом была поддержана и тем, что нерешительность и опасность

всегда тесно связаны между собой; из-за чего неведомый мир неизбежно

предстает как мир, грозящий человеку злом. Когда же к страху прибавилось

неизбежное очарование удивления и любопытства, появилось нечто, сложенное из

обостренного чувства и возбужденной фантазии, чья жизнеспособность равна

жизнеспособности человечества. Дети всегда будут бояться темноты, а

взрослые, чувствительные к унаследованному опыту, будут трепетать при мысли

о неведомых и безмерных пространствах где-то далеко за звездами с, возможно,

пульсирующей жизнью, не похожей на земную, или ужасаться при мысли о жутких

мирах на нашей собственной планете, которые известны только мертвым и

сумасшедшим.

Поняв это, не стоит удивляться существованию литературы, насыщенной

космическим страхом. Она всегда была и всегда будет; и нет лучшего

свидетельства ее жизнестойкости, чем импульс время от времени толкающий

писателей совершенно другого направления попытать в ней свои силы, словно им

необходимо выкинуть из головы некие фантомы, которые их преследуют. Так

Диккенс сочинил несколько жутких историй; Браунинг -- страшную поэму "Чайльд

Роланд"; Генри Джеймс -- "Поворот винта"; доктор Холмс -- утонченный роман

"Элси Веннер"; Фрэнсис Мэрион Кроуфорд -- "Верхнюю полку" и ряд других

произведений; общественная деятельница, миссис Шарлотта Перкис Гилмен --

"Желтые обои"; а юморист У. У. Джейкобс издал нечто мелодраматическое и

талантливое под названием "Обезьянья лапа".

Этот тип литературы ужаса не следует смешивать с внешне похожим, но с

психологической точки зрения совершенно другим типом; с литературой, которая

пробуждает обыкновенный физический страх и земной ужас и у которой,

безусловно, есть свое место точно так же, как оно есть у традиционной или

даже нетрадиционной или юмористической литературы о привидениях, где автор

особым приемом или заговорщицким подмигиванием изменяет смысл явной

патологии. Однако это не имеет отношения к литературе космического ужаса в

ее истинном значении. В настоящей истории о сверхъестественном есть нечто

большее, чем тайное убийство, окровавленные кости или простыня с гремящими

цепями. В ней должна быть ощутимая атмосфера беспредельного и необъяснимого

ужаса перед внешними и неведомыми силами; в ней должен быть намек,

высказанный всерьез, как и приличествует предмету, на самую ужасную мысль

человека -- о страшной и реальной приостановке или полной остановке действия

тех непреложных законов Природы, которые являются нашей единственной защитой

против хаоса и демонов запредельного пространства.

Конечно, нельзя ожидать, что все повествования о сверхъестественном

будут точно следовать какой-то одной теоретической модели. Творческие люди

обычно неуравновешенные, и в лучших произведениях есть скучные места. Более

того, самые замечательные работы о сверхъестественном -- работы о

подсознательном; которое проявляется в великолепных фрагментах некоего

произведения, сосредоточенного, возможно, на достижении совершенно другого

результата. Важнее всего атмосфера, ибо конечный критерий достоверности --

не подогнанный сюжет, а создание определенного настроения. Можно сказать,

что в целом повествование о сверхъестественном, которое берет на себя

образовательную или социальную функцию или в конечном счете все объясняет

естественными причинами, не является настоящим повествованием о космическом

ужасе; однако факт остается фактом, многие такие повествования отдельными

частями или атмосферой соответствуют всем условиям литературы

сверхъестественного ужаса. Поэтому мы должны судить повествование о

сверхъестественном не по авторскому замыслу и не по сюжетной механике, а по

эмоциональному уровню, которого оно достигает в наименее "земном" пункте.

Если пробуждаются нужные чувства, эта "высокая точка" должна рассматриваться

в зависимости от собственных достоинств, каким бы "заземленным" ни было