М.Байджент Р.Лей Г.Линкольн

Священная загадка (Часть 2)

крепости Масада,

находившейся на юго-востоке от Мертвого моря.

Как и замок Монсегюр каких-нибудь тысячу двести лет спустя, Масада осталась в

Истории как символ героизма, упорства и мученичества народа, служащего

проигранному делу. Последний бастион сопротивления победившему врагу, эта

крепость, как известно, долго переносила, не ослабевая, многочисленные штурмы

римских военных машин; затем, когда ночью 15 апреля стало ясно, что враг

готовится проникнуть в цитадель через брешь, девятьсот шестьдесят мужчин,

женщин и детей, как и в Монсегюре, предпочли умереть вместе в крепости, убив

себя таким образом, что утром римляне нашли лишь тела, испепеляемые остатками

пламени.

Иосиф сопровождал римские войска на заре 16 апреля, и вместе с ними он проник на

эту бойню в Масаде. Трое выживших - женщина и двое детей, спрятавшихся во

время этой драмы в сточном желобе крепости,-рассказали ему об ужасных

событиях этой ночи, когда некий Елеазар (Лазарь?), командующий гарнизоном,

употребил, по их мнению, все свое красноречие, всю силу своего убеждения, чтобы

склонить бунтовщиков к признанию жестокой необходимости умереть всем вместе.

В своей хронике Иосиф Флавий передает нам увещевания Елеазара такими, какими

он услышал их из уст выживших, и эти слова представляют для нас большой

интерес, ибо они констатируют защиту, организованную воинствующими зелотами;

Иосиф употребляет термины зелоты и сикарии . Но

267

главный интерес этой речи состоит, по нашему мнению, в ее содержании, очень

далеком от традиционной иудейской мысли и, несомненно, отмеченной ессейским и

гностическим влиянием.

Жизнь, а не смерть рассматривается как бедствие для человека; настоящая

свобода, дуовная, а не плотская, достигается через разрушение презренной земной

оболочки; божественная и истинная природа души противопоставляется смертному

телу, тяжелому и неудобному; первая заключена во втором, но она вдыхает в него

жизнь...14 Столько элементов, отражающих недвусмысленно дуалистическую

доктрину двух непримиримых начал, управляющих миром! Будучи полностью ими

вдохновлен, Елеазар, призывая к смерти осажденных в крепости Масада, сравнивает

их с мужественными людьми, спешащими освободить свои души от их плотской

оболочки, которой они совершенно не дорожат, и так желающими достичь вечной

жизни, что они объявляют всем вокруг о своем неизбежном уходе15.

Насколько нам известно, сегодня никто еще не подумал о том, чтобы

прокомментировать эти слова; это удивляет и огорчает, ибо они поднимают

множество вопросов. Действительно, никогда раньше ни один иудейский текст не

делал подобного намека на душу, и еще менее на невидимую, бессмертную и

нетленную природу ее. Такое понятие было совершенно чуждо иудейской традиции,

так же как и понятие превосходства духа над материей, связи с Богом в смерти и

осуждения жизни, являющейся делом рук дьявола. Все эти гностические и

дуалистические темы имели другое таинственное происхождение, и в контексте

истории Масады речь могла идти о происхождении только ессейском.

Однако, если считать по-крупному, то эти речи Елеазара могут быть с таким же

основанием рассмотрены как христианские; не в том смысле, который это слово

приобретет впоследствии, но в том, которое придавали ему первые ученики Иисуса,

готовые, как мы помним из четвертого Евангелия, пойти и умереть вместе с

Лазарем. Надо ли заключать из этого, что некоторые христиане могли также быть

среди героических защитников цитадели, раз мы знаем, что в ходе этого восстания

многие из них боролись против римлян с таким же пылом, как и сами иудеи? В

подтверждение этого вывода добавим, что многие из первых христиан в

действительности были зелотами, и это, таким образом, заставляет думать, что они

участвовали в сопротивлении Масады.

Конечно, историк Иосиф Флавий не подразумевает ничего подобного, если только

некоторые намеки не были позже изъяты из его текстов... Можно также с полным

основанием

268

удивляться, что палестинский историк, пишущий в I в., ни разу не упомянул об

Иисусе, и только в последующих изданиях это имя появляется, но в форме так

соответствующей уже хорошо структурированной в своих определениях ортодоксии,

что вполне можно подумать, будто здесь идет речь о добавлениях, датирующихся

эпохой Константина.

Зато один экземпляр Иудейской войны Иосифа Флавия, очень отличающийся от

других, был найден в России. Записанный на старославянском языке, текст