Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения

на короткие мгновенья; потом снова повернул к Невскому. Я понял, что на

тихих улицах мне легче не отвлекаться от линии мысли, и поэтому решил

испытать себя на более шумных. Я дошел до Невского, все еще помня себя, и

начал испытывать состояние внутреннего мира и доверия, которое приходит

после больших усилий подобного рода. Сразу же за углом, на Невском,

находилась табачная лавка, где для меня готовили папиросы. Продолжая помнить

себя, я зашел туда и сделал заказ. Через два часа я пробудился на

Таврической, т.е. далеко от первоначального места. Я ехал на извозчике в

типографию. Ощущение пробуждения было необыкновенно живым. Могу почти

утверждать, что я пришел в себя! Я сразу вспомнил все: как шел по

Надеждинской, как вспомнил себя, как подумал о папиросах, как при этой мысли

будто бы сразу упал и погрузился в глубокий сон.

В то же время, погруженный в сон, я продолжал выполнять какие-то

обычные и намеренные действия. Вышел из табачной лавки, зашел в свою

квартиру на Литейном, позвонил по телефону в типографию. Написал два письма.

Опять покинул дом, дошел до Гостиного двора по левой стороне Невского,

собираясь идти на Офицерскую, но потом передумал, так как становилось уже

поздно. Взял извозчика и отправился на Кавалергардскую, в типографию. По

пути, пока ехал по Таврической, я начал ощущать какую-то странную

неловкость, будто что-то забыл. И внезапно вспомнил, что забыл напоминать

себя.

О своих наблюдениях и выводах я говорил с членами нашей группы, со

своими друзьями по литературной работе, с другими людьми. Я говорил им, что

здесь находится центр тяжести всей системы и работы над собой, что теперь

работа над собой - это не пустые слова, а реальное, глубоко осмысленное

явление, благодаря которому психология становится точной и одновременно

практической наукой. Я сказал, что европейская и западная психология прошла

мимо факта колоссальной важности, именно, что мы не помним себя, что мы

живем, действуем и рассуждаем в глубоком сне. Это не метафора, а абсолютная

реальность; вместе с тем, мы способны, если сделаем достаточное усилие,

вспоминать себя - мы в состоянии пробудиться.

Меня поразило, как по-разному восприняли этот факт члены нашей группы и

люди, к ней не принадлежащие. Члены группы поняли, хотя и не сразу, что мы

соприкоснулись с 'чудом', с чем-то 'новым', никогда и нигде не

существовавшим. Другие этого не поняли и отнеслись к факту слишком

легковесно, а то и принялись доказывать мне, что такие теории существовали

раньше.

А.Л.Волынский, с которым я часто встречался и много беседовал после

1909 года и чьи мнения я очень высоко ценил, не нашел в идее 'вспоминания

себя' ничего такого, что не было бы уже известно.

- Это апперцепция, - заявил он. - Читали 'Логику' Вундта? Вы найдете

там его последнее определение апперцепции, как раз то самое, о чем вы

говорите. 'Простое наблюдение' - это перцепция, восприятие. 'Наблюдение со

вспоминанием себя', как вы это называете, - апперцепция. Вундт, конечно,

знал об этом.

Я не стал спорить с Волынским, а прочел Вундта, и, конечно, то, о чем

писал Вундт, оказалось совершенно не тем, о чем я говорил Волынскому. Вундт

близко подошел к этой идее; но и другие подошли к ней так же близко, а затем

двинулись в другом направлении. Он не понял значительности идеи, скрытой за

его мыслями о разных формах восприятия, а не поняв этого, конечно, не сумел

увидеть того, что идея отсутствия сознания и возможности намеренно создать

такое состояние должна была занимать в его мышлении центральное положение.

Мне только показалось странным, что Волынский не смог ничего понять даже

тогда, когда я указал ему на это.

Впоследствии у меня сложилось убеждение, что эта идея скрыта

непроницаемой завесой для многих людей, весьма интеллигентных в других

отношениях. Еще позже я увидел, почему это так.

Когда Гурджиев на следующий раз приехал из Москвы, он обнаружил, что мы

погружены и эксперименты по вспоминанию себя и в дискуссии, посвященные этим

экспериментам. Но на первой лекции он заговорил о другом:

- В правильном знании изучение человека должно идти параллельно

изучению мира, а изучение мира - параллельно изучению человека. Законы одни