Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения

еще не достигшая, - как он выразился,

'степени разумности, какой обладает Земля'.

- Но Луна растет и развивается, - заявил Гурджиев, - и когда-то,

вероятно, достигнет того же уровня, что и Земля. Тогда около нее появится

новая Луна, а Земля станет их Солнцем. Одно время Солнце было подобно Земле,

а Земля походила на Луну. А еще раньше Солнце было похоже на Луну.

Эта идея сразу же привлекла мое внимание. Ничто не казалось мне более

искусственным, ненадежным и догматичным, чем общепринятые теории

происхождения планет и звездных систем, начиная с теории Канта-Лапласа и

кончая самыми новыми гипотезами со всеми их добавлениями и вариантами.

'Широкая публика' признает эти теории, по крайней мере, самую последнюю из

известных ей, полагая их научными и доказанными. На самом деле нет, конечно,

ничего менее научного и менее доказанного, чем все эти теории. То, что

система Гурджиева принимает совершенно другую, органическую теорию,

исходящую из новых принципов и показывающую иной вселенский порядок,

показалось мне очень интересным и важным.

- В каком отношении к разуму Солнца находится разум Земли? - спросил я.

- Разум Солнца божественен, - отвечал Гурджиев, - но и Земля может

стать такой же; только это, разумеется, не гарантировано, и Земля может

умереть, ничего не достигнув.

- От чего это зависит? - спросил я.

Ответ Гурджиева оказался довольно неясным.

- Существует определенный период, - сказал он, - для того, чтобы

сделать известную попытку, некоторую вещь. Если к какому-то времени то, что

должно быть сделано, не будет сделано, Земля может погибнуть, не достигнув

того, что она могла бы достичь.

- А известен ли этот период? - опять спросил я.

- Известен, - ответил Гурджиев, - но людям знать его бесполезно. Это

было бы даже хуже. Одни поверили бы, другие нет, третьи потребовали бы

доказательств. Затем принялись бы разбивать друг другу головы. Ведь у людей

все кончается этим.

В это же самое время в Москве у нас состоялось несколько интересных

бесед об искусстве, связанных с повестью, которую читали на одном из первых

вечеров, когда я познакомился с Гурджиевым.

'Вам пока неясно, - сказал как-то Гурджиев, - что люди, живущие на

земле, могут принадлежать к весьма различным уровням, хотя внешне они

выглядят очень похожими друг на друга. Совершенно так же, как существуют

разные уровни людей, есть и разные уровни в искусстве. Но сейчас вы не

понимаете, что разница между этими уровнями гораздо больше, нежели вы можете

предположить. Вы ставите разные вещи на один уровень, близко друг к другу, и

думаете, что эти разные уровни вам доступны.

'Я не называю искусством все то, что вы так называете; это

всего-навсего механическое воспроизведение, подражание природе или другим

людям, или фантазирование, оригинальничанье. Подлинное искусство - нечто

совсем другое. Среди произведений искусства, особенно древнего, вы

встречаетесь со многими вещами, которые невозможно объяснить, в которых

содержится что-то такое, чего лишены современные произведения искусства. Но

поскольку вы не понимаете, в чем именно заключается разница, вы вскоре

забываете о ней и продолжаете принимать все искусство за один и тот же вид.

Тем не менее, между вашим искусством и тем, о котором я говорю, существует

огромная разница. В вашем искусстве все субъективно: и восприятие художником

тех или иных ощущений, и формы, в которых он пытается выразить свои

ощущения, и восприятие этих форм другими людьми. В одном и том же явлении

один художник может ощутить одно, а другой художник - нечто совершенно

противоположное. Один и тот же закат может вызвать в одном художнике

радость, в другом - печаль. Два художника могут стремиться выразить

одинаковые восприятия совершенно разными методами, в разных формах, или

совершенно разные восприятия в одних и тех же формах - в соответствии с теми

или иными традициями обучения или наперекор им. И зрители, слушатели или

читатели воспримут не то, что хотел передать им художник, не то, что он

чувствовал, а то, что в них вызывают ассоциации, связанные с формами, в

которые он облекает свои ощущения. Все субъективно, все случайно; иными

словами, все основано на случайных ассоциациях - и впечатления художника, и