Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения

ничего не приобретаете. И необходимо пожертвовать чем-то, в данный момент

драгоценным, пожертвовать им надолго, пожертвовать многим. Но все-таки не

навсегда. Это следует понять, потому что нередко не понимают именно этого.

Жертва необходима только тогда, когда идет процесс кристаллизации. Если же

кристаллизация достигнута, отречения, лишения и жертвы более не нужны. Тогда

человек может иметь все, что хочет. Для него нет больше никаких законов; он

сам для себя закон.

Среди тех, кто приходил на наши лекции, постепенно составилась

небольшая группа людей, не пропускавших ни одной возможности послушать

Гурджиева. Они встречались и в его отсутствие. Так начала возникать первая

петербургская группа.

В течение этого времени я много бывал вместе с Гурджиевым и начал лучше

понимать его. В нем поражала большая внутренняя простота и естественность,

заставлявшие полностью забывать то, что для нас он был представителем

чудесного и неведомого мира. В нем полностью отсутствовали любого рода

аффектация или желание произвести впечатление. Вместе с тем угадывалось

отсутствие личного интереса во всем, что он делал, совершенное бескорыстие,

безразличие к удобствам и покою, способность не щадить себя в работе, какой

бы она ни была. Порой ему нравилось бывать в веселой и живой компании; он

любил устраивать большие обеды, покупал много вина и закусок; однако нередко

сам ничего из этого не пил и не ел. У людей складывалось впечатление о нем

как о гурмане, о человеке, который любит хорошо пожить; и нам казалось, что

часто он просто хотел произвести такое впечатление, хотя все мы уже видели,

что он 'играет'.

'Игру' в поведении Гурджиева мы ощущали исключительно сильно. Между

собой мы говорили, что никогда его не видим и никогда не увидим. В любом

другом человеке такое обилие 'игры' производило бы впечатление фальши; а в

нем 'игра' вызывала впечатление силы, хотя, как я уже упомянул, так бывало

не всегда; подчас ее оказывалось чересчур много.

Меня особенно привлекало его чувство юмора и полное отсутствие

претензий на 'святость' или на 'обладание чудесными силами', хотя, как мы

позже убедились, он обладал знаниями и уменьем создавать необычайные явления

психологического характера. Но он всегда смеялся над людьми, которые ожидали

от него чудес.

Это был невероятно многосторонний человек; он все знал и все мог

делать. Как-то он сказал мне, что привез из своих путешествий по Востоку

много ковров, среди которых оказалось порядочное число дубликатов, а другие

не представляли особой художественной ценности. Во время посещений

Петербурга он выяснил, что цена на ковры здесь выше, чем в Москве; и вот

всякий раз, приезжая в Петербург, он привозил с собой тюк ковров для

продажи.

Согласно другой версии, он просто покупал ковры в Москве на 'толкучке'

и привозил их продавать в Петербург.

Я не совсем понимал, зачем он это делает, но чувствовал, что здесь

существует связь с идеей 'игры'.

Продажа ковров сама по себе была замечательным зрелищем. Гурджиев

помещал объявления в газетах, и люди всех родов приходили к нему покупать

ковры. Они принимали его, разумеется, за обыкновенного кавказского торговца

коврами. Часто я сидел часами, наблюдая, как он разговаривал с покупателями.

Я видел, что нередко он играл на их слабых струнках.

Однажды он то ли торопился, то ли устал от игры в торговца коврами.

Какая-то женщина, очевидно, богатая, но очень жадная, выбрала дюжину

прекрасных ковров и отчаянно торговалась. И вот он предложил ей все ковры в

комнате почти за четверть цены тех, которые она выбрала. Сначала она

опешила, но потом опять начала торговаться. Тогда Гурджиев улыбнулся и

сказал, что подумает и даст ответ завтра. А на следующий день его уже не

было в Петербурге, и женщина вообще ничего не получила.

Нечто похожее происходило с ним почти каждый раз. С этими коврами, в

роли путешествующего купца, он опять-таки производил впечатление переодетого

человека, какого-то Гарун-аль-Рашида или персонажа в шапкеневидимке из

волшебных сказок.

Однажды, в мое отсутствие, к Гурджиеву явился некий 'оккультист' -

шарлатан, игравший известную роль в спиритических кругах Петербурга; позже,

при большевиках, он стал 'профессором'. Он начал разговор с того, что много