Карлос Кастанеда

Активная сторона бесконечности

никогда ничего не происходи-

ло. Конечно же, все со мной происходило, но, пока я старался защищать

идею самого себя, у меня не было ни времени, ни желания что-то замечать.

- Ты можешь конкретно сказать мне, дон Хуан, чем плохи мои истории?

Я знаю, что они - ничто, но остальная моя жизнь точно такая же.

- Я повторю тебе еще раз, - сказал он. - Истории из альбома воина -

не личные. Твоя история о том дне, когда тебя приняли в аспирантуру, -

это не что иное, как предположение, что ты центр мира. Ты чувствуешь, ты

не чувствуешь. Ты понимаешь, что я имею в виду? Вся эта история - это ты

сам!

- Но может ли быть иначе, дон Хуан? - спросил я.

- В другой истории ты уже почти прикоснулся к тому, о чем я говорил,

но снова превратил это в нечто в высшей степени личное. Я знаю, что ты

мог бы добавить еще больше деталей, но все эти детали были бы просто

продолжением твоей личности.

- Я на самом деле не могу понять, о чем ты, дон Хуан, - возразил я.

- Любая история, увиденная глазами очевидца, по определению должна быть

личной.

- Да-да, конечно, - сказал он с улыбкой, как всегда, наслаждаясь

моим смущением. - Но тогда это история не для альбома воина, а для

какой-то другой цели. Памятные события, которые мы ищем, несут на себе

темную печать безличностности. Они пропитаны ею. Я не знаю, как еще

объяснить это.

В этот момент меня как будто озарило, и я понял, что он имел в виду

под "темной печатью безличностности". Мне показалось, что он имел в виду

нечто зловещее. Зловещее значение для меня имела тьма. Я тут же

рассказал дону Хуану историю из моего детства.

Один из моих старших кузенов был интерном в медицинской школе.

Однажды он привел меня в морг, убедив предварительно, что молодому

человеку совершенно необходимо видеть мертвецов; это зрелище очень

поучительно, ибо демонстрирует бренность жизни. Он снова и снова

приставал ко мне, уговаривая сходить в морг. Чем больше он рассказывал о

том, какими незначительными становимся мы после смерти, тем более

возрастало мое любопытство. Мне еще никогда не приходилось видеть труп.

В конце концов любопытство победило, и я пошел с ним.

Он показал мне разные трупы, и ему удалось испугать меня до

бесчувствия. Мне показалось, что в трупах нет ничего поучительного или

просветляющего. Но они действительно были самыми пугающими вещами,

которые я когда-либо видел. Брат все время поглядывал на часы, словно

кого-то ждал. Он явно хотел продержать меня в морге дольше, чем

позволяли мои силы. Будучи по натуре честолюбивым, я был уверен, что он

испытывает мою выдержку, мое мужество. Стиснув зубы, я поклялся себе

терпеть до самого конца.

Но такой конец мне не снился и в кошмарном сне. На моих глазах один

труп, накрытый простыней, вдруг пошевелился на мраморном столе, как

будто собирался встать. Он издал мощный рыгающий звук, который прожег

меня насквозь и останется в моей памяти до конца жизни. Позже двоюродный

брат, ученый-медик, объяснил мне, что это был труп человека, умершего от

туберкулеза. У таких трупов все легкие изъедены бациллами, и остаются

огромные дыры, заполненные воздухом. Когда температура воздуха

изменяется, это иногда заставляет тело изгибаться, словно оно пытается

встать, что и произошло в данном случае.

- Нет, это еще не то, - сказал дон Хуан, качая головой из стороны в

сторону. - Это просто история о твоем страхе. Я бы и сам испугался до

смерти, но такой испуг никому не освещает путь. Впрочем, мне было бы

интересно узнать, что случилось с тобой дальше.

- Я заорал как резаный, - сказал я, - а мой брат назвал меня трусом

и сопляком, который от страха чуть не обделался.

Я явно зацепил какой-то темный слой своей жизни. Следующий случай,

который я вспомнил, был связан с шестнадцатилетним парнем из нашей

школы, который страдал каким-то расстройством желез и имел гигантский

рост. Но его сердце не успевало расти вместе с остальным телом, и однаж-

ды он умер от сердечного приступа. Из какого-то нездорового юношеского

любопытства мы с одним товарищем пошли посмотреть, как его будут

укладывать в гроб. Похоронных дел мастер, который, пожалуй, был еще

более паталогичен, чем мы, впустил нас в свою каморку и

продемонстрировал свой шедевр. Он уместил огромного парня, рост которого

превышал семь футов и семь дюймов, в гроб для обычного человека, отпилив

ему ноги! Мастер показал нам, как он пристроил ноги в гробу - мертвый

юноша обнимал их руками, словно трофеи.

Ужас, который я тогда испытал, был по силе сравним с тем, что я