Карлос Кастанеда

Активная сторона бесконечности

не улучшило моего настроения.

Неожиданная мысль молнией вспыхнула в моем уме: я умер и вновь воскрес.

Я отнесся к ней равнодушно - она ничего для меня не значила.

Отчетливость этой мысли казалась полузнакомой. Это была псевдопамять, не

имевшая ничего общего с ситуациями, в которых моя жизнь подвергалась

опасности. Скорее, это было подспудное знание о чем-то таком, что

никогда не происходило и не имело оснований приходить мне в голову.

У меня не было сомнений насчет того, что я прыгнул в пропасть в

Мексике. Сейчас же я находился в своей квартире в Лос-Анджелесе, более

чем за три тысячи миль от этого места, и ничего не помнил о своем

возвращении. Действуя автоматически, я налил воды в ванну и уселся в нее.

Теплоты воды я не почувствовал; я продрог до костей. Дон Хуан учил меня,

что в кризисные моменты вроде этого нужно использовать в качестве

очистительного фактора проточную воду. Вспомнив об этом, я забрался под

душ. Больше часа я лил на себя теплую воду.

Мне захотелось спокойно и рассудительно разобраться в том, что со

мной произошло, но мне это не удалось. Мысли, казалось, улетучились из

моего сознания. Думать я не мог, но был переполнен ощущениями,

непостижимым образом возникавшими в моем теле. Я мог лишь чувствовать их

приливы и пропускать их сквозь себя. Единственное осознанное действие,

на которое я оказался способен, - это одеться и выйти на улицу. Я

отправился позавтракать - на это я был способен в любое время дня и ночи

- в ресторан Шипа на улице Уилшир, расположенный через дом от меня.

Я так часто ходил от своего дома к Шипу, что мне на этом пути был

знаком каждый шаг. В этот раз тот же путь был для меня совершенно внове.

Я не ощущал своих шагов. Как будто мои ноги были окутаны ватой, или же

тротуар был застелен ковром. Я почти скользил. Внезапно я очутился у

дверей ресторана, сделав, как мне показалось, всего два или три шага. Я

знал, что смогу поглотить пищу, так как смог пить воду в квартире. Я

также знал, что смогу разговаривать, поскольку, моясь под душем,

прочистил горло и чертыхался все то время, пока на меня лилась вода. Я

как обычно вошел в ресторан и сел у стойки. Ко мне подошла знакомая

официантка.

- Ты неважно выглядишь сегодня, дорогой, - сказала она. - Ты часом

не подхватил грипп?

- Нет, - ответил я, стараясь придать голосу бодрость. - Я слишком

много работал. Я не спал круглые сутки, писал статью для студентов.

Кстати, какой сегодня день?

Она посмотрела на часы и сообщила мне дату, объяснив, что это

специальные часы с календарем, подарок дочери. Она также сказала мне

время - было четверть четвертого утра.

Я заказал бифштекс и яичницу, жареный картофель и хлеб с маслом.

Когда официантка отправилась выполнять заказ, на меня нахлынула новая

волна страха: а не привиделось ли мне, что я прыгнул в пропасть в

Мексике в сумерках минувшего дня? Но пусть даже прыжок был галлюцинацией,

как смог я вернуться в Лос-Анджелес из такой дали всего за десять часов?

Я что, проспал эти десять часов? Или же в течение этого времени я летел,

скользил, плыл - или что-нибудь еще - в Лос-Анджелес? О путешествии

обычными средствами от места, где я прыгнул в пропасть, до Лос-Анджелеса

не могло быть и речи, так как только на то, чтобы добраться оттуда до

Мехико, ушло бы два дня.

Еще одна странная мысль посетила меня. Она обладала той же ясностью,

что и подсознательная уверенность в том, что я умер и воскрес, и была

столь же мне чуждой: моя целостность теперь необратимо утрачена. Я

действительно умер, тем или иным образом, на дне этого ущелья. У меня не

укладывалось в голове, что я жив и завтракаю у Шипа. Мне не под силу

было мысленно вернуться в свое прошлое и проследить непрерывную

последовательность событий так, как ее обычно прослеживает человек,

вглядываясь в свое прошлое.

Единственное объяснение, пришедшее мне в голову, состояло в том,

что я последовал указаниям дона Хуана; я сдвинул свою точку сборки в

положение, предотвратившее мою смерть, и вернулся в Лос-Анджелес из

своего внутреннего безмолвия. Ничего другого я придумать не смог.

Впервые в жизни такой ход мыслей оказался для меня целиком приемлемым и

совершенно удовлетворительным. Он ничего не объяснял, но определенно

указывал на сознательную процедуру, испробованную мной прежде в менее

критических обстоятельствах, и эта, казалось бы, нелепая мысль

совершенно успокоила все мое существо.

В моем уме появилось несколько очень ясных мыслей. Они удивительным