Карлос Кастанеда

Активная сторона бесконечности

для меня чем-то новым. Я и не думал, что могу повторяться до беско-

нечности в каждом человеке, голос которого я слышал на пленке. Это был

колоссальный удар по моему чувству собственной неповторимости и

индивидуальности, развивавшемуся во мне с самого рождения.

И я начал довольно отвратительный процесс самовосстановления. Это

была самая смешная бессознательная попытка интроспекции: я постарался

выкарабкаться из неудобного положения, без конца разговаривая сам с

собой. Я раскопал в своем сознании все мыслимые рациональные доводы,

которые поддерживали мое чувство собственной уникальности, и стал

перечислять их сам себе вслух. Началось нечто совершенно невообразимое

для меня: я часто просыпался от того, что разговаривал сам с собою во

сне. Эти монологи, насколько я мог заметить, тоже касались моей

значимости и непохожести на других.

Затем последовал еще один сокрушительный удар. Среди ночи меня

разбудил настойчивый стук в дверь. Стучали не робко и не вежливо - такой

стук мои друзья называли "гестаповским". Дверь едва не срывалась с

петель. Я выскочил из постели и открыл глазок. В дверь ломился мой босс-

психиатр. То, что я был другом его младшего брата, весьма способствовало

нашему сближению. Он без колебаний принял меня в свои друзья, и теперь

стоял у моей двери. Я включил свет и открыл дверь. - Заходи, пожалуйста,

- сказал я. - Что случилось? Было три часа ночи; по его мертвениой

бледности и запавшим глазам я понял, что он глубоко расстроен. Он вошел

и сел. Его краса и гордость, длинная черная грива, волос, рассыпалась по

лицу. Он и не подумал зачесать волосы назад, как всегда делал. Я очень

любил своего начальника, он казался мне более взрослым вариантом моего

лос-анджелесского друга - с такими же тяжелыми черными бровями,

пронзительными карими глазами, квадратной челюстью и толстыми губами.

Его верхняя губа, когда он улыбался, каким-то необычным образом

изгибалась и казалась двойной. Он любил поговорить о форме своего носа,

которую определял как "дерзкую" и "энергичную". Он был, пожалуй,

чрезмерно самоуверен и невероятно мнителен. Но он утверждал, что в его

профессии эти качества являются козырными картами.

- Что случилось? - повторил он насмешливо, хотя его двойная верхняя

губа подрагивала. - Можно сказать, что сегодня ночью со мной случилось

все сразу!

Он сидел на стуле и выглядел совершенно растерянным. Казалось, ему

не хватало слов. Он встал, подошел к кушетке и рухнул на нее.

- Мало того, что я несу ответственность за своих пациентов, - начал

он, - а также за свой исследовательский грант, за жену и детей, так

теперь еще одно чертово бремя прибавилось ко всему этому. И что меня

бесит - так это то, что я сам виноват! Какой я дурак, что доверился этой

глупой п...!

- Я тебе вот что скажу, Карлос, - продолжил он, переведя дух, - нет

ничего более ужасного, отвратительного и тошнотворного, чем женская

бесчувственность. Я не женоненавистник, ты это знаешь! Но вот сейчас мне

кажется, что каждая отдельная п... - это всего лишь п...! Двуличная и

мерзкая!

Я не знал, что говорить. Моему боссу сейчас не требовалось ни

согласия, ни возражений. Да я и не посмел бы возражать ему. Для этого я

был слишком уставшим. Я хотел снова заснуть, но он продолжал говорить,

словно от этого разговора зависела вся его жизнь.

- Ты ведь знаешь Терезу Мэннинг, а? - спросил он напористо, с

обвинительной интонацией.

На миг мне показалось, что он подозревает меня в каких-то шашнях с

его молодой красивой студенткой-секретаршей. Не давая мне ответить, он

продолжал свой монолог.

- Тереза Мэннинг - сучка. Она стерва! Глупая, неотесанная женщина,

которая в жизни только и знает, что бегать за каждым, кто хоть немного

известен и выделяется из толпы. Я-то думал, что она умная и

чувствительная. Я думал, что в ней что-то есть: какое-то понимание,

какое-то чувство, что-то сокровенное. Не знаю, у меня о ней сложилось

именно такое мнение, а на самом деле она просто развратная девка, и, я

мог бы добавить, неизлечимо тупая.

Я слушал его, и картина начала проясняться. Очевидно, психиатр

только что пережил какое-то нехорошее приключение со своей секретаршей.

- С того самого дня, как она пришла работать со мной, - сказал он,

- я знал, что привлекаю ее сексуально, но она ни разу не сказала об

этом. Одни намеки и взгляды. А, черт! Сегодня днем мне, наконец, надоело

ходить вокруг да около, и я перешел прямо к делу. Подхожу к ее столу и

говорю: "Я знаю, чего ты хочешь, а ты знаешь, чего я хочу".