Говард Ф.Лавкрафт

За гранью времен

ни моя наследственность, ни ранние годы жизни

не позволяли предполагать наличие отклонений в умственном развитии или

каких-нибудь иных нарушений психики. Этот факт представляется важным,

поскольку далее речь пойдет об удивительных явлениях, существующих где-то

ВНЕ моего бытия и лишь по прихоти судьбы отбросивших на меня свою зловещую

тень.

Может статься, что сам этот столетиями сохранявшийся дух города Аркхэма

с его ветхими домами, населенными призраками далекого прошлого, оказался

особенно уязвимым для проникновения подобного рода теней -- хотя и эта

версия кажется мне весьма сомнительной, принимая во внимание характер

последовавших за тем событий. Главным здесь является то, что я по своему

происхождению и биографии мало чем отличаюсь от большинства местных жителей.

Перемена пришла откуда-то извне -- откуда именно, я по сей день затрудняюсь

описать словами.

Родителями моими были Джонатан и Ганна (Уингейт) Пизли, происходившие

родом из двух коренных хаверлийских семей. Я родился и рос в Хаверхилле, в

старой усадьбе на Бордмэн-стрит близ Голден-хилла, и не бывал в Аркхэме до

тех пор, пока в 1895 году не устроился в Мискатоникский университет на

должность преподавателя политической экономии.

С той поры еще в течение тринадцати лет жизнь моя текла спокойно и

размеренно. В 1896 году я женился на Алисе Кизар, также родом из Хаверхилла;

трое моих детей -- Роберт, Уингейт и Ганна появились на свет соответственно

в 1898, 1900 и 1903 годах. В 1898 году я стал

адъюнкт-профессором2, а с 1902 года носил уже полное

профессорское звание и ни разу за все это время не проявлял интереса ни к

оккультизму, ни к психопатологии.

Но вот однажды -- это был четверг 14 мая 1908 года -- произошел тот

самый странный припадок амнезии. Все случилось внезапно, хотя позднее я

пришел к выводу, что неясные видения, короткими пробежками возникавшие за

несколько часов до того -- нечто бессмысленно хаотическое, встревожившее

меня в первую очередь своей неординарностью -- вполне могли быть расценены

как своеобразные предваряющие симптомы. Голова моя буквально раскалывалась,

я испытывал такое чувство, будто кто-то со стороны пытается проникнуть в

самые глубины моего сознания.

Припадок как таковой начался около десяти часов двадцати минут утра, в

тот момент, когда я вел занятия по политической экономии -- "история и

современные тенденции развития экономических учений" -- для младшего курса и

нескольких присутствовавших в зале студентов постарше. Вдруг перед моими

глазами возникли какие-то странные образы, мне показалось, что я нахожусь не

в классной комнате, а в совершенно ином помещении самого необычного, даже

абсурдного вида. Мысли и речь помимо моей воли отдалились от обсуждаемого

предмета, и студенты тотчас заметили, что здесь творится что-то неладное.

Затем я, теряя сознание, тяжело рухнул на стул и погрузился в обморок, из

которого меня так и не смогли вывести. В свое нормальное состояние я

вернулся через пять лет четыре месяца и тринадцать дней.

Позднее мне рассказали, что со мной тогда происходило. Я почти не

подавал признаков жизни в течение шестнадцати с половиной часов, несмотря на

все усилия врачей, к тому времени уже перевезших меня в мой дом на

Крэйн-стрит, 16. В три часа утра 15 мая мои глаза открылись и я подал голос,

но очень скоро врачи и члены моей семьи пришли в сильнейшее смятение оттого,

что и как я говорил. Было ясно, что я не представляю себе, кто я такой, и не

помню ничего из собственного прошлого, хотя по какой-то причине я, как им

показалось, всячески старался скрыть этот пробел в своих знаниях. Взгляд

мой, останавливаясь на окружающих, явно их не узнавал, а движения лицевых

мышц резко отличались от моей обычной мимики.

Да и сама речь моя была сильно затруднена, скована и вообще казалась

речью иностранца. Я испытывал определенные сложности с управлением своими

речевыми органами, а моя манера выражаться имела тот

неестественно-выспренний оттенок, какой бывает характерен для людей, долго и

основательно изучавших английских язык по книгам и при этом полностью

лишенных живого языкового общения. Произношение было каким-то по-варварски

чужеядным, а словарь включал в себя как давно уже забытые архаизмы, так и