Говард Ф.Лавкрафт

За гранью времен

легенд и моих собственный сновидений. Когда же

в 1920 году я всерьез занялся их сравнительным анализом, то очень скоро

пришел к некоторым утешительным для себя выводам. Оказалось, что, если

отбросить все домыслы и фантазии, здесь вполне могло найтись место и для

более рационального объяснения. Пребывая в состоянии амнезии, я прочел

огромное количество редких старинных книг - в том числе содержавших и

описанные выше легенды; я также неоднократно встречался с членами разных

тайных обществ и сект. Все это в конечном счете и составило основу

сновидений, начавших досаждать мне тотчас по возвращении памяти.

Что касается якобы моих собственных пометок на полях книг, выполненных

странными иероглифами и на языках, которыми я до сих пор не владею, то за

время своего беспамятства я вполне мог расширить свои лингвистические

познания -- впоследствии вновь их утратив -- а иероглифы просто измыслить,

руководствуясь их описаниями в старых легендах, позднее перешедшими и в мои

сны. Пытаясь проверить эту версию, я вступил в сношения с некоторыми из

предводителей таинственных культовых общин, но не добивался здесь

взаимопонимания.

И все же удивительное совпадение клинических случаев, разделенных порой

веками и пространствами континентов, продолжало меня беспокоить, хотя, с

другой стороны, я отметил, что соответствующая фольклорная традиция имела

куда большее распространение в прошлом, чем в наши дни. Вероятно, в прежние

времена жертвы подобной формы амнезии были гораздо лучше моего осведомлены

обо всех сопутствующих этому преданиях и непроизвольно начинали

ассоциировать себя с существами из своих же доморощенных мифов -- сказочными

чудовищами, изгоняющими душу человека из его тела. Руководствуясь этими

мотивами, они принимались активно загружать "пришельцев" всеми сведениями,

какие по их мнению должны были представлять интерес в фантастическом мире

далекого прошлого. Позднее, когда память их восстанавливалась, у них

возникал обратный ассоциативный процесс, и они начинали утверждать, будто

являются бывшими пленниками, вернувшимися в свое тело, временно побывавшее

во власти инородного разума. Отсюда уже брали свое начало сны и

псевдовоспоминания, дополнявшие таким образом общую мифологическую модель.

Несмотря на кажущуюся громоздкость и неуклюжесть этой теории, она в

конце концов потеснила в моем сознании все остальные -- прежде всего в силу

неубедительности любого иного истолкования. К тому же данная идея нашла

поддержку некоторых видных психологов и антропологов.

Чем больше я размышлял на эту тему, тем более доказательными

представлялись мне мои собственные аргументы, так что я постепенно выработал

своеобразный иммунитет против назойливых снов и видений. Предположим, я вижу

по ночам странные вещи -- ну что из того? Это всего лишь отражение

услышанного и прочитанного ранее. Предположим, я испытываю необъяснимое

отвращение к некоторым вещам, меня мучают предчувствия и тревожат

псевдовоспоминания? Ничего особенного -- это все лишь отголосок тех мифов,

что были восприняты мною в состоянии амнезии. Никакие мои сны, никакие мои

абстрактные впечатления не имеют и не могут иметь реального веса.

Вооружившись такой философской концепцией, я сумел вернуть себе

душевное спокойствие, несмотря даже на то, что видения появлялись все чаще,

с каждым разом дополняясь новыми подробностями. В 1922 году я почувствовал

себя способным возвратиться к работе в университете, где я нашел

практическое применение своим вновь обретенным знаниям, взявшись читать курс

лекций по психологии. К тому времени моя профессорская должность была давно

уже занята другим лицом -- да и сама методика преподавания политической

экономией претерпела в последние годы значительные изменения. Мой сын как

раз тогда закончил последний курс колледжа и готовился к научной

деятельности, так что мы много и плодотворно работали вместе.

Вне зависимости от происходивших со мной перемен я продолжал аккуратно

записывать все увиденное в снах, расценивая эти отчеты как важные

психологические документы. Сны между тем становились все более яркими и

живыми, и мне порой стоило немалых трудов убедить себя в том, что это была

лишь игра воображения, а никак не реальные воспоминания.