Карлос Кастанеда

Отделенная реальность (Часть 1)

- Какого рода вещи ты в и д и ш ь ?

- Все.

- Но я тоже вижу все, а я не человек знания.

- Нет, ты не в и д и ш ь .

- Я считаю, что вижу.

- Говорю тебе, что ты н е в и д и ш ь .

- Что тебя заставляет так говорить, дон Хуан?

- Ты только смотришь на поверхность вещей.

- Ты хочешь сказать, что каждый человек знания

действительно видит насквозь все, на что смотрит?

- Нет, это не то, что я имел в виду. Я сказал, что у

человека знания есть свои собственные предрасположения. Мое

состоит в том, чтобы просто в и д е т ь и знать; другие

делают другие вещи.

- Ну, например, какие другие вещи?

- Возьмем сакатеку, он человек знания, и его

предрасположение - танцевать. Поэтому он танцует и знает.

- Значит, предрасположение человека знания - это нечто

такое, что он делает для того, чтобы знать?

- Да, это правильно.

- Но как может танец помочь сакатеке знать?

- Можно сказать, что сакатека танцует всем, что у него

есть.

- Он танцует так же, как я? Я хочу сказать, так, как

танцуют?

- Скажем, что он танцует так же, как я в и ж у , а

не так, как ты можешь танцевать.

- В и д и т ли он тоже также, как ты?

- Да, но он также и танцует.

- Как танцует сакатека?

- Это трудно объяснить. Это особого рода танец, который

он исполняет, когда он хочет знать. Но все, что я могу об

этом сказать тебе - это то, что, если ты не понимаешь путей

человека, который знает, то невозможно и говорить о

в и д е н ь и или танце.

- А ты в и д е л , как он танцует свой танец?

- Да. Однако, это невозможно для любого, кто смотрит на

его танец, в и д е т ь , что это его особый способ

познания.

Я знал сакатеку или, по крайней мере, я знал, кто он

такой. Мы встречались, и однажды я покупал ему пиво. Он был

очень вежлив и сказал, что я могу свободно останавливаться в

его доме, когда мне это понадобится. Я долго забавлял себя

мыслью о том, чтобы посетить его, но дону Хуану ничего об

этом не говорил.

В полдень 14 мая 1962 года я подъехал к дому сакатеки.

Он рассказал мне, как до него добраться, и я легко нашел

этот дом. Он стоял на углу и был со всех сторон окружен

изгородью. Ворота были закрыты. Я обошел дом кругом,

выискивая, нельзя ли где-нибудь заглянуть внутрь. Казалось,

что дом пуст.

- Дон Эльяс, - крикнул я громко.

Куры перепугались и рассыпались по двору, ужасно

кудахча. Небольшая собачка подошла к забору. Я ожидал, что

она залает на меня; вместо этого она просто уселась,

наблюдая за мной. Я позвал еще раз, и куры разразились новым

кудахтаньем. Старая женщина вышла из дому. Я попросил ее

позвать дона Эльяса.

- Его здесь нет, - сказала она.

- Где я могу его найти?

- Он в полях.

- Где в полях?

- Я не знаю. Приходите к вечеру. Он будет дома около

пяти.

- Вы жена дона Эльяса?

- Да, я его жена, - сказала она и улыбнулась.

Я попытался расспросить ее о сакатеке, но она

извинилась и сказала, что плохо знает испанский язык. Я сел

в машину и уехал.

Вернулся я около шести часов. Я подъехал к двери и

выкрикнул имя сакатеки. На этот раз он вышел из дома. Я

включил свой магнитофон, который в коричневой кожаной сумке

свисал с моего плеча, как фотоаппарат. Казалось, он узнал

меня.

- О, это ты, - сказал он, улыбаясь. - как Хуан?

- Он здоров. А как ваше здоровье, дон Эльяс?

Он не отвечал. Казалось, что он нервничает. Внешне он

был очень собран, но я чувствовал, что ему было не по себе.

- Хуан прислал тебя сюда с каким-нибудь делом?

- Нет, я сам приехал.

- Но чего же ради?

Его вопрос, казалось, выдавал очень искреннее

удивление.

- Я просто хотел поговорить с вами, - сказал я,

стараясь, чтобы вопрос звучал так естественно, как только

можно. - дон Хуан рассказывал мне о вас чудесные вещи, я

заинтересовался и захотел задать вам несколько вопросов.

Сакатека стоял передо мной. Его тело было тощим и

жилистым. Он носил рубашку и брюки цвета хаки. Его глаза

были полузакрыты. Он казался сонным или, может быть, пьяным.

Его рот был слегка приоткрыт, и нижняя губа отвисала. Я

заметил, что он глубоко дышит и, казалось, почти

похрапывает. Мне пришла мысль, что сакатека несомненно выжил

из ума. Но эта мысль