Карлос Кастанеда

Отделенная реальность (Часть 1)

как кто бы то ни было еще, не идет никуда. Он

знает, потому что в и д и т , что ничего нет более

важного, чем что-либо еще.

Другими словами, человек знания не имеет ни чести, ни

величия, ни семьи, ни имени, ни страны, - а только жизнь,

чтобы ее прожить. И при таких обстоятельствах единственное,

что связывает его с людьми, - это его контролируемая

глупость. И, таким образом, человек знания предпринимает

усилия и потеет, и отдувается; и если взглянуть на него, то

он точно такой же, как и любой обычный человек, за

исключением того, что глупость его жизни находится под

контролем.

При том, что ничего не является более важным, чем

что-либо еще, человек знания выбирает поступок и совершает

его так, как если бы последний имел для него значение. Его

контролируемая глупость заставляет его говорить (делает его

сказывающим - в.М.), что то, что он делает, имеет значение,

и делает его действующим так, как если б такое значение

действительно было; и в то же время он знает, что это не

так, поэтому, когда он выполнит свой поступок, он отходит в

сторону в мире, и то, были ли его поступки хорошими или

плохими, принесли они результаты или нет, ни в коей мере не

является его заботой. С другой стороны, человек знания может

избрать то, что он будет совершенно пассивен и никогда не

будет действовать, и будет вести себя так, как будто быть

пассивным, действительно, имеет для него значение. И он

будет совершенно искренен и в этом также, поскольку это

также будет его контролируемой глупостью.

Я вовлек себя в этом месте в очень путанные попытки

объяснить дон Хуану, что я интересуюсь тем, что же будет

мотивировать человека знания поступать каким-то определенным

образом, несмотря на то, что он знает, что ничего не имеет

значения. Он мягко засмеялся прежде, чем ответить.

- Ты думаешь о своих поступках, поэтому ты веришь в то,

что твои поступки настолько важны, насколько ты думаешь они

важны. Тогда как в действительности ничего из того не важно,

что кто-либо делает. Н и ч е г о . Но тогда, если в

действительности ничего не имеет значения, то как, ты

спрашиваешь меня, я продолжаю жить? Было ба проще умереть,

именно так ты говоришь и веришь, потому что ты думаешь о

жизни точно также, как ты думаешь обо всем остальном, как ты

теперь думаешь, на что же похоже в и д е н ь е . Ты

хотел, чтобы я тебе его описал для того, чтоб ты мог начать

думать об этом точно также, как ты думаешь обо всем

остальном. В случае в и д е н ь я , однако, думанье не

является составной частью, поэтому я не могу рассказать

тебе, что это такое - в и д е т ь . Теперь ты хочешь,

чтоб я описал тебе причины моей контролируемой глупости, и я

могу тебе только сказать, что контролируемая глупость очень

похожа на в и д е н ь е . Это нечто такое, о чем нельзя

думать. (он зевнул...) Ты слишком долго отсутствовал. Ты

думаешь слишком много.

Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я

поддерживал огонь, чтобы горшок кипел. Я собрался было

зажечь керосиновую лампу, но полутьма была очень уютной.

Огонь из печи давал достаточно света, чтобы можно было

писать, и создавал розовое сияние повсюду вокруг меня. Я

положил свои записи на землю и лег. Я чувствовал себя

усталым. Из всего разговора с доном Хуаном единственная

ясная мысль осталась у меня в мозгу, что ему до меня нет

никакого дела; это бесконечно беспокоило меня. За долгие

годы я доверился ему. Если бы я не имел полного доверия к

нему, то я был бы парализован страхом уже при одной только

мысли, чтобы изучать его учение на практике. То, на чем я

основывал свое доверие к нему, была идея, что он заботится

обо мне лично; фактически, я всегда боялся его, но я всегда

удерживал свой страх в узде, потому что я верил ему. Когда

он убрал эту основу, то у меня не осталось ничего, на что бы

можно было опираться дальше, и я почувствовал себя

беспомощным.

Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень

возбужденным и начал шагать взад-вперед перед печкой. Дон

Хуан задерживался. Я с нетерпением ждал его.

Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и

я выложил ему свои страхи. Я сказал ему, что я озабочен,

потому что не могу менять направление посреди потока. Я