Х.А.Льоренте

История испанской инквизиции. Том II (Часть 2)

Так как видели, что она ежедневно совершенствуется в добродетели,

ее начальники приказали ей, под страхом наказания за непослушание,

обратиться в верховный совет с просьбой о пересмотре процесса. Несмотря на

свое смирение, настоятельница повиновалась, сказав, что она делает это не в

защиту собственной чести, но ради чести всех монахинь и монастырей

бенедиктинского ордена. Предприятие представляло большие затруднения; однако

их преодолели благодаря сильному весу протонотария Арагона и графа-герцога

Оливареса, который значил еще больше. Прошение доньи Терезы дышит

чистосердечием и смирением. Рискуешь впасть в заблуждение в вопросах этого

свойства, когда читаешь подобные писания. Тереза жалуется не на осудивших

ее, но на брата Альфонсо де Леона, бенедиктинского монаха, который после

долгой дружбы с братом Франсиско Гарсией стал его врагом и использовал этот

случай для мести ему; на дома Диего Серрано, которому верховный совет

поручил допросить монахинь и который, следуя советам брата Альфонсо,

заставлял монахинь писать и подписывать то, что из-за спешки и страха они не

отличили от своих действительных показаний, благодаря коварству Серрано,

который утверждал, что это одно и то же; при допросе монахини заявляли, что

брат Альфонсо обманывал их. Наконец, Тереза жалуется на трех монахинь,

которые по частным причинам были недовольны ею и ее подругами. Когда был

разобран вынесенный приговор, стало очевидно, что можно войти в обсуждение

процесса с тем большей уверенностью, что, как бы ни судить о факте

одержимости, ясно и бесспорно одно: здесь не только не было ни ереси, ни

вредного учения, ни какого-либо повода подозревать его, но не замечалось

даже малейшей непристойности или чего-либо не подходящего к характеру

монахинь; всякое действие этого рода было невозможно, потому что брат

Франсиско нигде и никогда не оставался наедине ни с одной из них, кроме

исповедальни, и что, наоборот, ужас и скорбь монахинь были так велики, что,

когда брат Франсиско бывал в монастыре, двадцать пять одержимых постоянно

желали быть вместе на его глазах и действительно почти все находились с ним.

Верховный совет признал в 1642 году полную невинность монахинь, но не брата

Франсиско, потому что этот монах имел неосторожность - для удовлетворения

своей любознательности о других вещах - вступать в сношения с бесами прежде

их изгнания из тела монахинь. По вопросу о том, были ли они действительно

одержимы или только прикидывались такими, Тереза сказала, что она может

говорить только о том, что касается ее. Рассказав, что случилось с тремя из

ее товарок, она присовокупила: 'Находясь в этом состоянии и испытывая внутри

столь необыкновенные движения, я подумала, что их причина не может быть

естественной. Я прочитывала много молитв, прося Бога избавить меня от такого

ужасного страдания. Видя, что мое состояние не изменяется, я неоднократно

просила приора меня отчитать. Однако он не желал этого делать; он старался

меня уговорить, что все рассказанное мною есть плод моего воображения. Я

делала все, что от меня зависело, чтобы поверить его словам, но страдание

заставляло меня ощущать обратное. Наконец, в день Богородицы 'О' {Днем

Богородицы 'О' называют в Испании праздник девы Марии 18 декабря, о котором

я говорил выше, потому что подготовительные перед праздником Рождества

Христова антифоны начинаются в этот день с буквы О.} приор надел епитрахиль,

много помолившись в этот день и попросив у Бога, чтобы он указал мне,

находится ли бес в моем теле, обнаружил его или заставил перестать причинять

страдания и боль, которые я испытывала внутри себя. Долго спустя после

заклинаний, когда я чувствовала себя счастливой от ощущения свободы, потому

что не испытывала более ничего, я вдруг впала в своего рода подавленность и

бред, делая и говоря то, мысль о чем никогда не приходила мне в голову. Я

начала испытывать это состояние, когда я положила на голову древо креста

(lignum crucis). Оно, казалось, давит меня, как башня. Так продолжалось в

течение трех месяцев, и я редко бывала в своем естественном состоянии.

Природа дала мне такой спокойный характер, что даже в детстве я не была

бойка и не любила ни игр, ни резвости, ни подвижности, обычных этому

возрасту. Поэтому нельзя было не смотреть как на сверхъестественное дело,