Карлос Кастанеда

Отделенная реальность

зевнул...) Ты слишком долго отсутствовал. Ты

думаешь слишком много.

Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я

поддерживал огонь, чтобы горшок кипел. Я собрался было

зажечь керосиновую лампу, но полутьма была очень уютной.

Огонь из печи давал достаточно света, чтобы можно было

писать, и создавал розовое сияние повсюду вокруг меня. Я

положил свои записи на землю и лег. Я чувствовал себя

усталым. Из всего разговора с доном Хуаном единственная

ясная мысль осталась у меня в мозгу, что ему до меня нет

никакого дела; это бесконечно беспокоило меня. За долгие

годы я доверился ему. Если бы я не имел полного доверия к

нему, то я был бы парализован страхом уже при одной только

мысли, чтобы изучать его учение на практике. То, на чем я

основывал свое доверие к нему, была идея, что он заботится

обо мне лично; фактически, я всегда боялся его, но я всегда

удерживал свой страх в узде, потому что я верил ему. Когда

он убрал эту основу, то у меня не осталось ничего, на что бы

можно было опираться дальше, и я почувствовал себя

беспомощным.

Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень

возбужденным и начал шагать взад-вперед перед печкой. Дон

Хуан задерживался. Я с нетерпением ждал его.

Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и

я выложил ему свои страхи. Я сказал ему, что я озабочен,

потому что не могу менять направление посреди потока. Я

объяснил ему, что помимо доверия, которое я имел к нему, я

научился также уважать его образ жизни, как существенно

более рациональный или, по крайней мере, более действенный,

чем мой. Я сказал, что его слова ввергли меня в ужасный

конфликт, потому что они толкают на то, чтоб я сменил свои

чувства. Для того, чтобы проиллюстрировать мою точку зрения,

я рассказал дон Хуану историю одного старика из моего круга,

очень богатого консервативного юриста, который прожил всю

свою жизнь, будучи убежден, что поддерживает правду.

В начале 30-х годов он оказался страстно вовлеченным в

политическую драму того времени. Он был категорически

убежден, что политическое изменение будет гибельным для

страны, и из преданности своему образу жизни он голосовал и

боролся против того, что рассматривал, как политическое зло.

Но прилив времени был слишком силен, он осилил его. Свыше

10-ти лет он боролся против этого на арене и в своей личной

жизни; затем вторая мировая война обратила все его усилия в

полное поражение. Глубокая горечь явилась следствием его

политического и идеологического падения; на 25 лет он стал

самоизгнанником. Когда я встретил его, то ему было уже 84

года, и он вернулся в свой родной город, чтобы провести свои

последние годы в доме для престарелых. Для меня казалось

непонятным, что он так много жил, учитывая то, как он топил

свою жизнь в горечи и жалости к самому себе. Каким-то

образом он нашел мое общество приятным, и мы подолгу с ним

разговаривали. В последний раз, когда я его встретил, он

заключил наш разговор следующим: "у меня было время, чтобы

обернуться и проверить свою жизнь. Возможно, что я выбросил

годы жизни на преследование того, что никогда не

существовало. В последнее время у меня было чувство, что я

верил в какой-то фарс. Это не стоило моих усилий. Я считаю,

что я знаю это. Однако, я не могу вернуть 40 потерянных

лет".

Я сказал дону Хуану, что мой конфликт возник из тех

сомнений, в которые меня бросили его слова о контролируемой

глупости.

- Если ничего в действительности не имеет значения, -

сказал я, - то став человеком знания, невольно окажешься

таким же пустым, как мой друг, и не в лучшем положении, чем

- Это не так, - сказал дон Хуан отрывисто. - твой друг

одинок, потому что умрет без в и д е н ь я . В его жизни

он просто состарился и теперь у него должно быть еще больше

жалости к самому себе, чем когда-либо ранее. Он чувствует,

что выбросил 40 лет, потому что гнался за победами, а

находил поражения. Он никогда не узнает, что быть

победителем или быть побежденным - одно и то же. Значит,

теперь ты боишься меня, так как я сказал тебе, что ты

равнозначен всему остальному. Ты впадаешь в детство. Наша

судьба, как людей - учиться, и идти к знанию следует также,

как идти на войну. Я говорил тебе это бессчетное число раз.

К знанию или на войну идут со страхом, с уважением, с

сознанием того, что идут на войну. И с абсолютной

уверенностью в себе. Вложи свою веру (доверие) в себя, а не

в меня...

И поэтому ты теперь испуган пустотой жизни твоего

друга. Но нет пустоты в жизни человека знания - я говорю