Ричард Бах

Единственная

воплощение?

— Как не отправился? Отправился. И мы — тоже, — сказал я. — Взгляни-ка вниз.

Под нами расстилался узор. Ему не было конца, и не будет никогда и нигде.

— Все жизни существуют одновременно, и состояние после жизни, и промежутки между жизнями. Неужели ты всё ещё не веришь? Ты не думаешь, что это — правда?

— Да, я и сама не знаю, во что я сейчас верю, — улыбнулась она, — я только знаю, что снова встретилась со своим братом. Он был таким же, как всегда — сплошные шутки и глупости. Он сказал...

Она расхохоталась.

— Он сказал, что при следующей нашей встрече... он собирается появиться... он сказал, выползет эдакое...

Она так хохотала, что чуть не задохнулась.

— Эдакое что?

— ...старьё!

Я не понял, однако что бы там Ронни ни сказал, его слов было достаточно, чтобы довести его сестру до изнеможения, и я хохотал вместе с ней. Какое странное наслаждение — мы смеёмся снова.

Где-то в структуре узора под нами существуют, должно быть, альтернативные мы — те, которым не удалось совершить этот бросок воссоединения друг с другом. Но я не стал делиться с Лесли этой мыслью, чтобы не разбивать наши с ней сердца в очередной раз.

Мы обсуждали происшедшее, пытаясь воссоздать из осколков целостную картину. Не всё имело ясный смысл, но кое-что прояснилось вполне.

— Всё это казалось таким реальными — сказал я. — Я не был призраком, я не проходил сквозь стены, люди меня видели, и дом наш был тем же самым.

Я подумал немного о нём.

— Впрочем, не совсем, — сказал я, вдруг вспомнив о том, чего не в стоянии был заметить в те месяцы, когда мы были разлучены.

— Это был наш дом, но что-то в нём было не так, и я никогда не задавался вопросом — что именно. И машина — это был не наш старый «Крайслер», а «Торренс». Странно, правда?

— Я думаю, что если бы не опыт, обретённый нами в странствиях по узору, ты бы до сих пор жил там, — сказала она.

— Если бы мы выросли в том альтернативном месте, если бы мы не совершали прыжки туда-обратно в добром десятке временных потоков жизни, если бы мы были твёрдо убеждены, что существует лишь тот единственный мир с «Торренсами» выпуска 1976 года... если бы тогда я умерла в том мире, смог бы ты вырваться? Найти способ преодолеть веру в умирание?

— Ну и вопрос! — воскликнул я. — Я не знаю.

— Ричи, ведь, даже при том, что всё это было, мы едва смогли прорваться! Она рассматривала лабиринт под нами:

— Неужели мы попались? Неужели выбраться отсюда настолько же трудно, насколько трудно было преодолеть смерть?

И вот, вместе пройдя сквозь наихудшее испытание в нашей жизни, мы одновременно, взглянув друг на друга, подумали: Прежде чем произойдет что-нибудь ещё, нам необходимо найти путь домой.

— Ты помнишь, что говорила Пай? — спросил я. — Узор относится к психике, но путь возвращения лежит в сфере духа. Она говорила: «Пусть вас ведёт ваша надежда».

Я нахмурился, подумав об этом. Каким образом наша надежда может нас вести? Мы уже надеялись попасть домой, почему же мы до сих пор не там?

— Она не говорила «надежда», милый, — произнесла, наконец, Лесли. — Она говорила — «любовь»! Она сказала: Пусть вас ведёт ваша любовь!

Безусловно, Пай была права: так легко быть ведомым любовью.

Те двое на пути к встрече в Лос-Анджелесе — их маленькая планета могла быть миражом, но — их миражом, полотном, которое они выбрали для того, чтобы изобразить рассвет таким, каким они его видели, и они любили то, что рисовали.

Мы сосредоточились на этой любви.

— Готов? — спросила Лесли.

Я взял её руку и вместе мы взялись за ручки управления перед нами. Закрыв глаза, мы сосредоточились сердцем на тех двоих, на их пути к их собственным новым открытиям.

Мы любили свой дом так же, как любили друг друга, мы устремились к нему, чтобы поделиться с ним тем, что увидели и узнали. И не моя рука двигала ручку управления, и не рука Лесли, но ручки управления сами вели наши руки, словно Ворчун ожил и знал, куда лететь.

Через некоторое время наша летающая лодка замедлила свой полёт и сделала широкий вираж. Я открыл глаза и увидел, что Лесли тоже их открыла.

Мы увидели сразу — под нами, под водой, среда извилин и расходящихся во все стороны линий узора, лежала золотая восьмерка. Это была та самая замкнутая кривая, которую чертила на песке Пай, изображая путь между Городом Страха и Городом Мира.