Михаил Белов

Иисус Христос или путешествие одного сознания (гла

по иному, а не так, какими были они

в моей душе, постоянно отражающими ее состояние. Слово 'стресс' вдруг

становилось таким нежным и чистым, что я начинал чувствовать, что я не

выразил человеку того, что хотел. Одновременно я начинал чувствовать,

что просто не смогу человеку выразить состояние своей души из-за одно-

мерности всех возможных слов. Что для этого, этому человеку надо на

время отождествиться со мной в душе в подлиннике, а не воспринимать

умом мои слова, придавая им собственное звучание. С другой стороны -

сказать, что я полный дурак я тоже не мог. Само мое осознание проис-

шедшего уже как-то утверждало меня в своих глазах. Да и прежнее пережи-

вание диалектического мышления где-то в глубине меня оставляло веру,

что этот сход временный. Я не мог просто думать, размышлять, разве что

с большим усилием внимания, не мог с легкостью вытаскивать из памяти

необходимую мне информацию, но сама направленность моего хода мысли

говорила мне, что я не дурак, что я просто не могу из-за навалившейся

на голову тяжести спокойно мыслить. Хотя тяжесть иногда была такой,

что и это я мог осознавать лишь подсознательно- по сути не сознавая

этого. Просто сам становился этой тяжестью, излучая, казалось, ее.

Проблема общения с людьми стала на первый план. Душа рвалась излить

хоть кому-то свою боль. Приходили письма от армейских друзей. Но я не

мог им ответить. Давящая тяжесть отключила все мои прежние интересы к

жизни. Единственной тягой осталась тяга к знаниям будущей одновременно

противовесом развивавшемуся комплексу неполноценности и единственным

путем из той ситуации в которой я оказался. Написать друзьям о том,

что я сошел с ума я, понятно, не мог. Мягче это выразить я тоже боял-

ся, так как в слова я вкладывал переживаемое. Я боялся написать о сво-

ей неполноценности. Написать отписку не позволяла совесть. Я разрывал-

ся между угрызениями совести и тягой души ответить им. Написать просто

о чем-либо я не мог так как в любое делаемое дело вкладываешь себя

всего- часть же меня была больной. Я чувствовал и боялся, что это мое

действительное состояние будет, понято моими друзьями, или я задену их

какой-нибудь интонацией письма, если начну это от них скрывать. Задену

не фактом скрытия, а какой-нибудь интонацией, которые я не осознаю.

Через год мои терзания по поводу моего вынужденного молчания утихли.

Колхоз проходил за Зеей в пяти километрах от бывшей паромной перепра-

вы. Бросили нас на картошку. После первого курса Гарик перевелся на за-

очное отделение, и из армейцев со мной был Эдик Ерофеенков- теперь то-

же второкурсник нашего факультета, только учился он на отделении био-

логии-химии. Мы были с ним знакомы с подготовительного отделения. Была

осень, жухла трава, ночами сгущались заморозки. Студенты в кирпичных

бараках начали мерзнуть. Было решено запустить обогревательные систе-

мы. Кого же назначать кочегарами, как не дедов советской армии. Это вы-

падение из общего режима нас очень устраивало. Вечерами к нам в коче-

гарку приходили лица противоположного пола, и я собравшимся пел, играя

на гитаре, песни. С собой, как обычно, я взял книгу. Ее чтение вместе с

тренировками было для моей души противовесом занятиям, которыми увле-

калась молодежь:любви и кучкованиям с поисками выпивок и конопли. Кни-

га была 'Олень-цветок' М.М.Пришвина. Одно,написанное в ней, меня пот-

рясло и загрузило. Загрузило положительно. Михаил Михайлович писал, что

уйдя от людей, он открыл для себя единственную ценность в жизни -

связь между людьми. Прежде о Михаиле Михайловиче я читал, что за нес-

колько страниц его дневниковых записей, иной бы отдал несколько лет

собственной жизни. С детства я им жил как и Арсеньевым, Бианки и Аки-

мушкиным. Но больше всех-Федосеевым. Моим идеалом человека, к слову, был

Улукиткан.

Эти слова Пришвина заставили меня задуматься. Я был недоволен

группой и не хотел со многими общаться. Но если опыт Михаила Михайлови-

ча универсальный, как я должен был эту единственную в жизни ценность

совместить со своими желаниями в отношениях с группой, с Павитри-

ным. Ответа я не находил. Ноябрь принес мне новый сюрприз. Краснов начал

опять поднимать голову. Он отвертелся от колхоза, откручивался от об-

щественной работы, по прежнему ходил на лекции по желанию /что, впро-

чем, было его личным делом/ и в профилакторий, а также ездил сам и