Говард Ф.Лавкрафт

Шепчущий в ночи

бесконечности, принадлежащей им. . И та часть этой бесконечности,

какую только в состоянии вместить человеческий мозг, была постепенно открыта

передо мной, как до того было сделано в отношении не более, чем пятидесяти

других людей за всю историю существования человечества. Все это покажется

вам поначалу бредом, Уилмерт, но со временем вы оцените ту колоссальную

возможность, которая передо мной открылась. Я хочу, чтобы вы воспользовались

ею вместе со мной, тем более что я должен рассказать вам еще массу вещей,

которые не опишешь на бумаге. Раньше я предупреждал, чтобы вы не ездили ко

мне. Теперь же, коща мы в безопасности, я с удовольствием снимаю это

предупреждение и приглашаю вас.

Можете ли вы приехать сюда до того, как начнется семестр в вашем

колледже? Это было бы великолепно. Захватите с собой запись фонографа и все

мои письма к вам - они понадобятся нам при обсуждении и помогут воссоздать в

целостности эту поразительную историю. Желательно чтобы вы привезли и

фотоснимки, потому что я куда-то задевал и фотографии, и негативы в недавней

суматохе. Но если бы вы только знали, какой потрясающий материал я хочу

присоединить к этим отрывочным и неточным сведениям - и какое изумительное

приспособление будет служить основой для моих добавлений!

Не надо долго раздумывать - теперь я свободен от слежки, и вам не

угрожает встреча с чем-либо неестественным или пугающим. Приезжайте сразу, и

я встречу вас на станции Бреттлборо, куда приеду на машине, - приготовьтесь

пробыть у меня подольше, помните, что вас ожидают многие вечера обсуждения

таких вещей, которые превосходят все человеческие устремления. Не надо

только никому об этом говорить - ибо эта информация не должна, разумеется,

стать достоянием нашей испорченной публики.

Железнодорожное сообщение с Бреттлборо хорошее - можете ознакомиться с

расписанием в Бостоне. Доезжайте экспрессом до Гринфилда, а затем

пересядьте, чтобы проделать небольшой отрезок оставшегося пути. Я рекомендую

вам сесть на поезд 4:10 вечера из Бостона. Он прибывает в Гринфилд в 7:35, а

в 9:19 оттуда идет поезд, прибывающий в Бреттлборо в 10:01. Это по будним

дням. Дайте мне знать дату приезда, и я встречу вас с машиной на станции.

Прошу прощения за то, что письмо напечатано на машинке, но мой почерк

за последнее время стал, как вы знаете, весьма неровным, и я не в состоянии

писать длинные тексты. Эту новую "Корону" я получил вчера в Бреттлборо -

похоже, что она очень хорошо работает.

Ожидаю ответа и надеюсь скоро увидеть вас с записью фонографа и всеми

письмами от меня - а также с фотографиями -

Остаюсь в ожидании встречи

Ваш Генри У. Эйкели Альберту Н. Уилмерту, эсквайру, Университет

Мискатоник

Эркхем, штат Массачусетс".

Чувства мои после прочтения и перечитывания этого странного и

непредвиденного письма были настолько смешаны, что это не поддается

описанию. Я сказал, что испытал одновременно чувство облегчения и тревогу,

но это лишь грубо передает те оттенки моих подсознательных ощущений, которые

пронизывали как облегчение, так и тревогу. Начать с того, что это послание

находилось в полном противоречии с предшествовавшей цепочкой посланий -

смена настроения с дикого ужаса на спокойное благодушие и даже воодушевление

была слишком полной и неожиданной, подобно удару молнии! Я с трудом мог

поверить, что один-единственный день мог так сильно изменить психологическое

состояние того, кто написал недавнее чудовищное изложение событий,

происшедших в среду, какие бы благоприятные открытия этот день ни принес.

Временами ощущение противоречивости побуждало меня задаваться вопросом, а не

была ли вся эта драма фантастических сил, происшедшая вдали от меня, неким

полубредом, созданным моим собственным воображением? Но тут я вспоминал о

записи фонографа и . чувствовал себя еще более озадаченным.

Менее всего мог я ожидать вот такого письма! Анализируя свои

впечатления, я смог выделить в них две совершенно различных фазы. Во-первых,

если предположить психическую нормальность Эйкели в данный момент и ранее,

то отмеченная перемена в нем представлялась слишком быстрой и невероятной.

Во-вторых, собственно манера Эйкели, его установка, его язык изменились

также чересчур кардинально. Вся его личность, казалось, подверглась какой-то