Александр Горбовский

Тайная власть. Незримая сила

А может быть, ты заболела, а может, у тебя самой горе?" На

работу ко мне приехали три женщины, у них горе, они рыдают. Звонят мне по

внутреннему телефону. Я говорю: "У меня умер отец. Я должна сейчас ехать в

аэропорт за билетом. Я не могу". Я понимаю, у них тоже несчастье. Но слышат

они только себя. Через зав. кафедрой передают мне фотографию. Она приходит,

кладет ее передо мной. Я ей пытаюсь объяснить: "Я не могу же работать, я не

в том состоянии, у меня же горе. У меня отец умер". Нет, не понимает. Не

знаю, как я вышла к ним. И я все-таки работала. А они плачут. Потом одна из

них сует мне деньги. Я говорю: "Мне не надо ваших денег. Я вам все сказала.

Идите". И тогда одна из них, видно, поняла что-то и говорит: "Это ж надо. У

нее горе, и у нас горе. И она оказалась лучше нас". Я запомнила эту фразу.

Но это скорее исключение. Вообще же, когда у людей горе, ко всему другому

они глухи. Я восемь часов на работе, возвращаюсь усталая. У моего дома уже

толпа. Устала я, не устала, могу работать или нет - они звонят в дверь и

ревут. Так я живу.

Живет так не она одна.

Другой ясновидящий рассказывал мне, что когда раздается очередной

оглушительный междугородний телефонный звонок, порой он старается вообще не

брать трубку. Но телефон звонит не переставая и ночью и днем, и тогда он

все-таки поднимает трубку и, стыдясь и презирая себя, отвечает, что

такого-то нет, он уехал, в командировке, будет не скоро. Но телефон звонит

опять и опять.

- Конечно, я все-таки отвечаю на звонки, хотя далеко не на все. Если бы я

отвечал на все обращения, мне нельзя было бы ни есть, ни спать, ни просто

жить. Звонит не только телефон. Звонки раздаются и в дверь. Какое-то время

я могу не подходить к двери, но потом не выдер живаю. А если открыл, не

могу же я не впустить тех, кто стоят за порогом. И это надолго. Никто не

может ни понять, ни поверить, как это трудно - прийти в определенное

состояние, держаться в нем. Конечно же, я устаю, очень. Мечтаю уехать

куда-то, на месяц-другой, где никто бы меня не знал, где не было бы

телефона... Бывают ситуации, когда для ясновидящего или целителя бегство

действительно оказывается единственным выходом.

Как-то "Труд" опубликовал статью о целителе П. Д. Утвенко. Причем у автора

и редакции хватило ума указать там полный его адрес. Что последовало за

этим, можно предположить, но трудно себе представить. В небольшое

украинское село хлынули сотни, тысячи со всей страны. Некоторые приехали на

машинах. С немощными и болящими, которых привезли с собой. С детьми, при

виде которых разрывалось сердце. Не мог, физически не мог их принять Петр

Дементьевич. Как не мог сказать: "Вот тебя приму, а тебя нет, ты приезжай

как-нибудь потом, через полгода, год". К тому же толпа есть толпа. Она

одновременно и жаждет справедливости, но еще больше рада любому случаю,

когда можно попрать ее. Кто-то пытается устанавливать очередь, вести

номера, списки. Другие не признавали этого: важно не то, кто приехал

раньше, а кому хуже, у кого серьезней болезнь. Третьи устанавливали

отдельные очереди для ветеранов, для инвалидов, отдельную для детей. И все

это под открытым небом. Дождь ли, ночь ли. Что есть, где спать, с больными,

с детьми? Единственный, хоть и жестокий выход был, - отправить всех по

домам: Утвенко не принимает. Но никто не мог принять на себя этого. И никто

не уезжал: я уеду, а вдруг он начнет лечить. Только через несколько дней

местной власти пришла спасительная мысль - дать людям заполнять открытки со

своим адресом. Когда очередь подойдет, их пригласят. Под такую, пусть

слабую, но надежду, заполнив открытку, несчастные, замотанные и отчаявшиеся

люди начали разъезжаться. Но на место их приезжали новые - из Сибири, из

Казахстана. В первые же дни было собрано около двадцати тысяч открыток.

Сначала целитель надеялся отсидеться в осаде. Ворота и калитка были

заперты, дом на замке. Но люди карабкались через забор, подсаживали детей.

Барабанили в двери, облепляли окна. От этих сотен, тысяч отчаявшихся и

потерявших надежду не было спасения и никуда невозможно было укрыться.

Целителю оставалось одно - скрыться, бежать из своего дома. Но где бы ни

прятался он: у родных, у соседей, - через день-другой его находили. И вдруг

он пропал. Нет деда, нет целителя. К тому времени волна стала спадать, люди

начали разъезжаться. Утвенко же, никем не узнанный, лежал в это время в

больнице, причем ради еще большей конспирации не под своей фамилией. Только