Александр Горбовский

Тайная власть. Незримая сила

терниями

Самым ли лучшим, самым ли совершенным открывается этот дар? Не знаю. Потому

что разные есть среди них, но для каждого дар, пришедший к нему, был

испытанием. Испытанием меры его нестяжательства, нетщеславия, невпадения в

грех тайного, а то и явного любования собой. Я знаю благополучно избежавших

этих ловушек и ям, притаившихся вдоль пути. Но я видел и впавших в эти

соблазны. Причем впавший в один-единственный в конце концов становится

добычей всех. Говоря это, я свидетельствую об участи тех, кого постигла

такая судьба, или, точнее, тех, кто сам избрал ее. Потому что неприметен и

легок первый шаг, ведущий в сторону от пути. Шаг этот, казалось, направлен

туда же, что и сам путь, но в том-то и сила, и власть соблазна, который так

незаметно, так плавно уводит прочь.

Почтительное внимание, удивление, восхищение сопутствуют обычно избраннику

всю его жизнь. И можно, наверное, понять человека, который так привыкает к

этому эмоциональному фону, сопровождающему его повсеместно, что, лишенный

этого постоянного подтверждения собственной своей значимости, начинает

чувствовать себя непривычно и бесприютно. Восхищение и внимание становятся

необходимы ему, как наркотик. И, как и наркотик, дозы эти должны

становиться все больше. Постепенно он привыкает любой разговор начинать с

себя и заканчивать собой, подробно повествуя о своих достижениях и о

совершенном им. При этом достигнутое им может действительно быть

значительным, а все, о чем говорит он, быть правдой. Печаль в другом. В

том, что он вообще говорит об этом и что говорить о себе доставляет ему

радость. Постоянная жажда публичности, внимания, прямое или косвенное

осуждение своих коллег - в том же русле...

И это не единственный из соблазнов и гибельных троп, подстерегающих

носителя дара, уводящих его с пути. Как мот не замечает, как тает

доставшийся ему капитал, пока не окажется наг и нищ под открытым небом, так

сошедший с пути в самолюбовании и гордыне не видит своего отпадения,

удаляясь от совершенства, претерпевая угасание и распад собственной

личности.

Еще один аспект того бытия, - тот, которому отдан, в котором пребывает

носитель дара.

Мыс вами, я и вы, читатель, угодно это нам или нет, живем в мире, где

каждый стремится выглядеть в глазах других наилучшим образом, где каждый

хотел бы, чтобы его считали благожелательным, честным, добрым. Тем самым

вольно или невольно каждый как бы творит для других собственный "имидж" -

некий положительный образ самого себя. Причем первый, кто готов уверовать в

этот образ, - это его создатель. Это - условие психологической защиты и

психологического комфорта человека.

Для прозорливца же нет этого утешительного камуфляжа. В его реальности

предельно обнажены все неприглядности окружающих, все гримасы зла.

- Приходит ко мне больной, приводят его, - рассказывает целительница. -

Чтобы иметь возможность помочь ему, я должна ощутить к нему хотя бы

симпатию, доброе чувство. А я смотрю и вижу, сколько горя принес этот

человек другим, сколько на нем слез, крови, судеб поломанных. А ведь для

другого он выглядел бы вполне пристойно, даже приятно. Интеллигентное лицо,

в очках, вежливый. Но мне-то видно другое...

Много ли радости знать о людях то, что сами они старательно о себе

скрывают, знать постыдное, грязное, низкое? Прозорливец, которому постоянно

открыто это, обречен все время пребывать в соприкосновении с чьим-то злом.

Или еще. Человек весел, строит планы, исполнен беззаботной деятельности и

суеты. А прозорливец видит печать, которая на нем, и ту тень, что легла на

его пути. Видит и знает, что скажи, не скажи он - этого ему не избежать и

не обойти.

Могут сказать: почему же только плохое, разве в жизни мало радостного и

хорошего? Это так. Но как к врачу не идут здоровые, так и к целителям и

ясновидящим редко приходят те, у кого все хорошо и прекрасно, кто

благополучен, здоров и счастлив. И можно ли осудить тех, кто, приходя со

своей болью, видит только ее, эту свою боль?

- За год я получила более двадцати тысяч писем, - говорит Л. А.

Корабельникова. - Ответила на четыре тысячи. В каждом свои печали, свои

трагедии. Телефон дома звонит не переставая. То же самое на работе. Я не

даю своих телефонов. Люди узнают сами. Ни дома, ни на работе телефоном я не

могу пользоваться. Каким-то образом люди узнают, где я живу, поджидают меня

на улице, у дверей. Бросаются ко мне, плачут, умоляют помочь, найти

близкого человека, сказать, жив ли он. Но никто не спросит: "Ты можешь? Ты