Говард Лавкрафт

Случай Чарльза Декстера Варда

вместе внушило

посетителю непонятный ужас. Он помнил этот отрывок до конца жизни, записал

его по памяти в своем дневнике и однажды попытался процитировать своему

близкому другу доктору Чекли, но не дошел до конца, увидев, как потрясен

жизнерадостный ректор. Отрывок гласил: "Главные Соки и Соли (сиречь Зола)

Животных таким Способом приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Муж

Знающий в силах будет собрать в доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни

из праха форму любого Животного по Желанию своему; подобным же методом из

основных Солей, содержащихся в человеческом прахе, Философ сможет, не

прибегая к запретной Некромантии, воссоздать тело любого Усопшего из Предков

наших, где бы сие тело погребено ни было".

Однако самые зловещие слухи ходили о Джозефе Карвене возле доков,

расположенных вдоль южной части Таун-Стрит. Моряки - суеверный народ, и

просоленные морские волки, из которых состояли команды шлюпов, перевозивших

ром, рабов и патоку, каперов и больших бригов, принадлежащих Браунам,

Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя крестным знамением и складывали

пальцы крестом, когда видели, как худощавый, обманчиво молодой, желтоволосый

Джозеф Карвен, слегка сгорбившись, заходил в принадлежавший ему склад на

Дублон-Стрит или разговаривал с капитанами и суперкарго у длинного причала,

где беспокойно покачивались его корабли. Даже служащие и капитаны,

работающие у Карвена, боялись и ненавидели его, а все члены его команды были

сбродом смешанных кровей с Мартиники, из Гаваны или Порт-Ройала. По правде

говоря, именно то обстоятельство, что команда Карвена так часто менялась,

было основной причиной суеверного страха, который моряки испытывали перед

таинственным стариком. Команда, получив разрешение сойти на берег,

рассеивалась по городу, некоторых моряков посылали по всей вероятности с

разными поручениями. Но когда люди вновь собирались на палубе, можно было

побиться об заклад, что одного-двух обязательно недосчитаются. Эти поручения

большей частью касались фермы на Потуксет Роуд; ни одного из моряков,

отправленных туда, больше не видели, все это знали, и со временем Карвену

стало очень трудно подбирать свою разношерстную команду. Почти всегда,

послушав разговоры, ходящие в гавани Провиденса, несколько человек сразу же

дезертировали, и заменять их новыми членами команды, завербованными в

Вест-Индии, стало для Карвена очень трудно.

К 1760 году Джозеф Карвен фактически стал изгоем; с ним никто не хотел

знаться, ибо его подозревали в связи с дьяволом и во всевозможных ужасах,

которые казались тем более угрожающими, что ни один из горожан не мог

сказать внятно, в чем они заключаются, или даже привести хоть одно

доказательство того, что эти ужасы действительно происходят. Может быть,

последней каплей стало дело о пропавших в 1758 году солдатах: в марте и

апреле этого года два королевских полка, направляющиеся в Новую Францию были

расквартированы в городе и непонятным образом поредели в гораздо большей

степени, чем бывает обычно в результате дезертирства. Ходили слухи, что

Карвена часто видели беседующим с этими облаченными в красные мундиры

парнями; и так как многие из них бесследно исчезли, снова вспомнили о

странных исчезновениях моряков. Трудно сказать, что случилось бы, останься

полки в городе на более длительный срок.

Тем временем состояние Карвена все росло и росло. Он фактически

монопольно торговал селитрой, черным перцем, корицей и с легкостью превзошел

другие торговые дома, за исключением дома Браунов, в импорте медной утвари,

индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и различных

английских товаров. Такие купцы, как Джеймс Шрин из Чипсайда, на лавке

которого красовался слон, Расселлы, торговавшие напротив Большого Моста под

вывеской "Золотой орел", или Кларк и Найтингейл, владельцы харчевни "Рыба на

сковородке", почти полностью зависели от него, ибо он владел большей частью

их недвижимости; договоры же с местными виноделами, коневодами и маслоделами

из Нараган-сетта, а также с мастерами, отливающими свечи в Ньюпорте,

превратили его водного из наиболее крупных экспортеров колонии.

Подвергнутый своеобразному остракизму, Карвен все же не был лишен

определенного чувства солидарности. Когда сгорел дом Управления Колониями,