Петр Демьянович Успенский

Tertium organum (Часть 2)

часть может быть равна целому, -- и из равных величин одна может

быть бесконечно больше другой.

Все это звучит как абсурд с точки зрения математики конечных и

постоянных чисел. Но сама математика конечных и постоянных чисел есть

математика нереальных величин; поэтому абсурд с точки зрения этой математики

только и может быть истиной.

Тот же самый путь проходит логика. Она должна отказаться сама от себя,

прийти к необходимости своего собственного уничтожения -- и тогда из нее

может возникнуть новая, высшая логика.

В 'Критике чистого разума' Кант доказывает возможность

трансцендентальной логики.

Эта логика не только возможна, но существует и существовала с

незапамятных времен; много раз была формулирована; входила в философские

системы, как их ключ -- но странным образом не признавалась как логика.

Раньше Бэкона и раньше Аристотеля в древних индийских писаниях давались

формулы этой высшей логики, отпиравшие собою двери тайн. Но значение этих

формул быстро терялось. Они сохранялись в древних книгах, но сохранялись как

какие-то странные мумии угасшей мысли, слова без реального содержания.

Новые мыслители снова открывали эти принципы, выражали их в новых

словах. Но они опять оставались непонятными, опять превращались в какой-то

ненужный словесный орнамент. Но идея существовала. Сознание возможности

найти и установить законы высшего мира не терялось никогда. Идеалистическая

философия никогда не считала логику Аристотеля всеобъемлющей и всесильной.

Она строила свои системы вне логики, в сущности, бессознательно, идя по

линиям мысли, проложенным в глубокой древности.

Высшая логика существовала раньше, чем была формулирована дедуктивная и

индуктивная логика. Высшую логику можно назвать индуктивной логикой, логикой

бесконечности, логикой экстаза.

Систему этой логики можно вывести из очень многих философских систем.

Самую точную и полную формулировку законов этой логики я нахожу у Плотина в

трактате 'О Красоте'. Я привожу это место в следующей главе.

Я назвал систему этой высшей логики -- 'Tertium Organum', потому что

для нас это третье орудие мысли после Аристотеля и Бэкона. Первым был

Organon, вторым Novum organum.

Человек, владеющим эти орудием, может без страха раскрыть двери мира

причин.

Аксиомы, которые заключает в себе 'Tertium Organum', не могут быть

формулированы на нашем языке. Если их все-таки пытаться формулировать, они

будут производить впечатление абсурдов.

Беря за образец аксиомы Аристотеля, мы можем на нашем бедном земном

языке выразить главную аксиому новой логики следующим образом:

А есть и А, и не А,

или:

Всякая вещь есть и А, и не А,

или:

Всякая вещь есть Все.

Но эти формулы совершенно невозможны по существу. И это не есть аксиомы

высшей логики. Это только попытки выразить аксиомы этой логики в понятиях. В

действительности идеи высшей логики в понятиях невыразимы.

Без всяких комментариев ясно, что полученный логический абсурд: А есть

и А, и не А вполне соответствует математическому абсурду, что величина может

быть больше или меньше самой себя.

Абсурдность обоих положений показывает, что они не могут относиться к

нашему миру. Конечно, абсурдность сама по себе еще не признак принадлежности

к ноуменам. Но принадлежность к ноуменам непременно будет выражаться для нас

в абсурдности. Надеяться найти что-нибудь логическое с нашей точки зрения в

мире причин так же бесплодно, как думать, что реальный мир может

существовать по законам мира теней.

Усвоить основные принципы высшей логики -- это значит усвоить основы

идеализма или основы понимания пространства высших измерений.

Чтобы подойти к ясному пониманию отношений многомерного мира, мы должны

отделаться от всех 'идолов' нашего мира, выражаясь на языке Бэкона, то есть

от всех препятствий к правильному восприятию и мышлению.

Двумерное существо для того, чтобы подойти к ясному пониманию

трехмерного мира, должно прежде всего отделаться от своих 'идолов', то есть

своих принятых, ставших аксиоматическими путей чувствования и мышления.

От чего именно должно освободиться двумерное существо?

Прежде всего, и это самое главное, от уверенности, что оно правильно

видит и ощущает; из этого должно выйти сознание неправильности его