Диакон Андрей Кураев

Буддизм и христианство (Часть 4)

без переливаний из одного

пустого в иное порожнее не обойтись. Можно только поставить идеал

конечной и тотальной энтропии -- и мечтать о дне, когда закончатся в

мировом океане шатания всех всплесков энергии, и единая и

самотождественная первосубстанция растворит в себе все, порожденное

безумием индивидуальных обособлений.

Но христианство и говорит, что мы выходим из этого первичного

онтологического бульона, выходим навстречу той Единой Личности,

которая вне Себя создала нас и к Которой мы должны прийти с

определенным лицом, а не в составе того же бульона.

Чтобы такой Исход был возможен, Творец изначала создал человека

отличным от мира и от Бога, изначала наделил нас личностью, то есть

внутри человека создал такую опору, исходя из которой, человек сможет,

работая во времени, стяжать Вечное наследие.

В буддизме именно неповторимый рисунок человеческой личности должен

распасться (и к этой деструкции надо идти добровольно путем медитаций

и отказа от любых эмоций). В христианстве именно личность человека и

призывается наследовать Вечность...

Что же касается теософии, то она, не умея увидеть личность в человеке

и боясь увидеть личность в Боге, вынуждена уверять людей в том, во что

сама в глубине своей не верит: мол, по единодушному убеждению

буддистов, христиан и теософов, есть 'переселение душ'.

19. ПРОКЛЯТИЕ САНСАРЫ

Второе, уже отмеченное выше, отличие популярной теософии от

классических религий Индии, состоит в ее отношении к колесу

перевоплощений. 'Исходная точка Пути -- это искреннее отвращение к

бесконечной цепи перевоплощений', -- говорят буддисты [807]. Напротив,

калитка, открывающая путь в теософию, -- это жажда новых

перевоплощений в будущем и стремление узнать что-нибудь о своих

'прежних жизнях'.

Здесь разница между Западным и Восточным мировосприятием. Запад (под

Западом я имею в виду Средиземноморскую культурно-религиозную экумену

-- от Персии на востоке до Британии на западе и от России на севере

до Египта на юге) всегда был более оптимистичен.

И Индия, и Греция видели бесконечную перемену времен года. И Индия, и

Греция мыслили о 'космических годах'. Но мыслили по-разному. В одном и

том же узоре их глаза вычленяли разные фигуры. Там, где греки видели

вечную весну *, индусы созерцали вечную осень.

----------------------

* Исключением является разве что доктрина орфиков, настойчиво

стремившихся 'вырваться из многострадального, мучительного круга'.

Но в этом, кстати, заключается разительное отличие орфической традиции

от пифагорейской, питавшей весьма мало интереса к 'конечному

освобождению' (см. главу 'Метемпсихоз. Орфизм и пифагореизм' в книге

Л. Я. Жмудя 'Наука, философия и религия в раннем пифагореизме' --

СПб., 1994.)

Сократ утешал своих учеников тем, что он еще раз вернется (правда, не

по-теософски, не в 'новом теле' -- а просто все повторится в новом

Космическом Году и через несколько тысячелетий тот же самый Сократ

будет о том же говорить с теми же учениками). Будда, Кришна, Шанкара

этим пугают: если ты не хочешь вновь претерпевать агонию смерти,

избеги нового рождения и последуй тем путем, что я укажу тебе.

Почему же ни один из них не испытал при встрече со смертью такого

шока, как царевич из Бенареса? Ни в умственной, ни в сердечной

одаренности им ведь тоже не откажешь. Но там, где западный мыслитель

видел одну смерть, там восточный философ видел мириады смертей.

Гаутама испугался не того, что он однажды умрет. Он испугался того,

что так ему надо будет умирать вновь и вновь. Во дворце его уже

знакомили с основами индийских религий. Он знал о множественности

жизней и о том, что каждая из них заканчивается старостью, болезнью,

агонией и смертью. Но вот он наконец своими глазами увидел то, через

что каждому человеку приходится проходить бесконечно многократно.

Будда признается, что избрал свой путь -- 'из страха перед рождением,

болезнью, старостью и смертью. Родиться в мир и непрерывно изменяться,

чтобы испытать последнюю разлуку в смерти, чтоб умирать и снова