Рудольф Штайнер

Очерк теории познания Гетевского мировоззрения

человеческое сознание. Затем необходимо показать, что объективность мира

мыслей не терпит благодаря этому обстоятельству никакого ущерба. Гегель к

нашему вниманию обращал только объективную сторону мысли; большинство же

людей видит, так как это легче, только субъективную, и им кажется, что он

обращался с чем-то чисто идейным, как с вещью, что он мистифицировал. Даже

многие современные ученые разделяют это заблуждение. Они осуждают Гегеля за

недостаток, которого у него нет, но который, правда, можно вложить в него,

потому что он недостаточно ясно изложил это.

Мы согласны, что наша способность суждения здесь встречается с

затруднением. Но мы полагаем, что энергичное мышление может с ним

справиться. Мы должны представить себе двоякое: во-первых, что мы деятельно

обусловливаем явление мира идейного и, одновременно, что этот деятельно

вызываемый нами к бытию мир покоится на своих собственных законах. Правда,

мы привыкли представлять себе явление так, что нам к нему надлежит

относиться только пассивно, наблюдательно. Однако в этом нет безусловной

необходимости. Как бы ни было непривычно для нас представление, что мы сами

деятельно обусловливаем явление чего-то объективного, что мы, одним словом,

не только воспринимаем явление, но одновременно сами производим его, --

представление это вполне допустимо.

Надо только отказаться от обычного мнения, будто существует столько же

мысленных миров, сколько человеческих особей. Тем более, что взгляд этот

есть не что иное, как старинный предрассудок. Он всегда молча

предполагается, причем забывают, что в такой же степени возможен и другой

взгляд и что сначала должны быть взвешены основания правильности каждого из

них. Представим себе вместо этого взгляда следующий: существует вообще

только единственный мир мыслей, и наше индивидуальное мышление есть не что

иное, как проникновение нашего 'я', нашей индивидуальной личности, в центр

мысленного мира. Верен ли этот взгляд или нет, здесь не место исследовать;

но он возложен, и мы достигли того, чего хотели; а именно, мы показали, что

признанную нами необходимой объективность мышления можно и с других точек

зрения считать непротиворечивою мыслью.

В отношении ее объективности работу мыслителя вполне можно сравнить с

работой механика. Как механик приводит во взаимодействие силы природы и

достигает чрез это целесообразной деятельности и желаемого проявления сил,

так и мыслитель заставляет мысленные массы вступить в живое взаимодействие,

и они развиваются в системы мыслей, составляющие наши науки.

Лучше всего всякое воззрение освещается раскрытием противоположных ему

заблуждений. Мы здесь опять прибегнем к этому уже не раз нами с успехом

примененному приему.

Обыкновенно думают, что мы соединяем известные понятия в более широкие

комплексы, или что мы вообще мыслим известным образом, потому что чувствуем

некоторое внутреннее (логическое) принуждение поступать так. Фолъкельт также

присоединился к этому воззрению. Но как примирить его с той прозрачной

ясностью, с которой выступает в нашем сознании весь мир наших мыслей. Ничего

в мире не знаем мы вообще с такой точностью, как наши мысли. Может ли

поэтому быть установлена известная связь на основании внутреннего

принуждения там, где все так ясно? К чему здесь принуждение, когда мне

знакома, насквозь знакома, природа соединяемого, и я поэтому могу

сообразоваться с нею. Все наши мысленные операции суть процессы,

совершающиеся на основании понимания сущностей мыслей, а не по принуждению.

Такое принуждение противоречит природе мышления.

Но может быть, возразят, что хотя мышлению по существу и свойственно

запечатлевать в своем явлении одновременно и свое содержание, мы все-таки

содержание это, благодаря нашей духовной организации, не в состоянии

воспринимать непосредственно. Однако на деле это не так. То, как содержание

мысли предстает перед нами, является нам порукою за то, что мы имеем здесь