ВШСМ
  4. Страница: 95

Вадим ПАНОВ

ТАГАНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК

немного, но я видел.
    
* * *
    
     Дождь мыл город второй день подряд. За грязным оконным стеклом — холодные капли почистили лишь внешнюю его сторону — едва угадывались неприветливые дома. Чужие дома. Неродные. Некрасивые линии угрюмых коробок сами по себе могли вогнать в депрессию, а тут еще и дождь. Непрекращающийся. Льющий как из ведра.
     Осень, черт бы ее побрал. Снова осень.
     И опять нелюбимое время года застало его в чужом городе.
     Вурц отчаянно ненавидел осень: умирающие, тускнеющие краски, падающие на голову листья, налетающий из ниоткуда ветер, злой, пронзающий насквозь, и холод, от которого невозможно укрыться. Зима — другое дело. С ней все понятно: она белая. Мир спит, набирается сил, и зимнюю стужу Вурц принимал как должное. Весна радостная, дарующая новые надежды, заставляющая улыбаться даже закостенелого скептика. Лето — веселье. Все вокруг дышит полной грудью. А вот осеннее безвременье угнетало. С приближением сентября Вурц всегда старался оказаться в каких-нибудь теплых краях, чтобы переждать тоскливую пору в странах вечных пальм и ласкового солнца. К сожалению, он не был себе хозяином, и здравый смысл частенько требовал от Вурца избегать теплых земель.
     И приходилось мириться с проклятой осенью.
     И смотреть на чужие города через грязные оконные стекла.
     А если еще и сам город не вызывал ничего, кроме глухого раздражения, то Вурцу становилось совсем плохо.
     Как сейчас, например.
    
          В этом городе мрачнеют даже сны,
          Неспособные избавить от тоски,
          Тяжелее они каменных темниц,
          Нет надежды, нет спасенья, падай ниц...
    
     Из подъезда стоящего напротив дома выскочили две девушки, сразу же раскрыли яркие зонты и со всех ног побежали к автобусной остановке. Шлепали по лужицам, осыпая друг друга брызгами грязной воды. Возможно — смеялись. Нет, вряд ли. В этом городе нечасто смеются. Жители его по большей части сердиты и сосредоточенны, они не радуются каждому новому дню, а принимают его с угрюмой обреченностью.
     Словно кто-то заставляет их жить.
     — Москва, — громко произнес Вурц. Подумал и сказал чуть иначе: — Масква.
     Именно так, «Масква», говорят аборигены. Особенности местного диалекта и без того непростого языка. Пишется «Москва», произносится «Масква», иначе поймут, что ты чужак, закроются в раковине души и примутся изучать тебя с холодной подозрительностью. И тогда не будет контакта, а лишь недоверие. «Масква!» А ведь есть ещё окончания, приставки, суффиксы... Безумие! При всех своих колоссальных способностях к изучению новых языков Вурц с трудом продирался сквозь правила русского. Сколько раз он бывал в этой стране? Десять? Четырнадцать? И всякий приезд начинался с мучительных попыток вспомнить проклятый язык, которые обязательно заканчивались ноющей головной болью. «Масква!» Но Вурц не мог себе позволить отличаться от туземцев.
     — Масква. — Пауза. — Малако. — Пауза. — Иди суда.
     Какие муки приходится испытывать, чтобы оставаться незаметным! Идиотский язык, чудовищные люди, мрачный город...
     И недовольный Сурн за стеной.
     Тот почувствовал, что Вурц подумал о нем, и зарычал. Негромко, едва слышно, однако густой звук легко преодолел каменную преграду и добрался до самой души Вурца.
     На мгновение стало холодно. Рычание недовольного Сурна всегда заставляло Вурца дрожать, словно от озноба. Не от страха, нет, он слишком давно был рядом с Сурном, именно от озноба. Голос походил на неожиданный порыв пронзительного ветра: он так же приносил злой холод.
     Может, именно поэтому Вурц ненавидел осень?
     — Потерпи,
Забыли пароль?
Регистрация