Вадим ПАНОВ

ТАГАНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК

но у каждого есть семья, а у каждой семьи есть история. Вдруг окажется, что Валькин или мой дедушка экспроприировали экспроприаторов в восемнадцатом году или охраняли какой-нибудь музей в Берлине? Войны и революции позволили многим босякам обзавестись приличными коллекциями картин или скульптур.
     — Я не сказал «монеты», — произнес Валька. — Монета. Одна. И она стоит десять тысяч.
     Толстяк подумал и поинтересовался:
     — Что за монета?
     Валька улыбнулся, наслаждаясь нетерпением Жоры, и коротко ответил:
     — Неразменная.
    
     Вы спросите, почему Гостюхин не покопался в мозгах Камышина, подобно тому, как его бабушка поработала над Лидой, и не заставил его забыть о долге? Очень просто — за все надо платить. Мы были действительно должны толстяку, и нам следовало отдавать долг. Если бы увернулись, если бы обманули Жору, Вальке пришлось бы платить иначе. Как именно, я не спрашивал, но, судя по тому, как он решил отдать долг Камышину, плата за вторжение в голову толстяка была бы весьма и весьма высокой.
     Вместо этого Гостюхин привел Жору в нашу комнату и показал фокус с наполняющимся кувшином. На толстяка это произвело впечатление. Не настолько сильное, чтобы простить нам долг, но вполне серьезное. Даже я понял, что Камышин в замешательстве. А потом Валька сказал, что прилетаюшее от коровы молоко — это самый простой из доступных ему фокусов.
     — У тебя будет неразменный серебряный рубль. Волшебный. Назови коллекционера, который может похвастаться тем же.
     Жора промолчал.
     Когда первый шок прошел, он вновь принялся терзаться сомнениями... Или цену набивал? Не знаю. Кто поймет бизнесменов? И тогда Валька сделал ещё более сильное предложение:
     — Если решишь, что я тебя обманул, мы будем должны двадцать тысяч.
     Услышав эти слова, я чуть не умер. Но Валька, как выяснилось, знал, что делал.
     У Камышина было две перспективы: или он получает невероятную монету, или съедает нас с потрохами. Оба варианта его устраивали.
    
     Я настоял на том, что буду присутствовать на «операции» от начала и до конца. Из-за меня мы вляпались в эту историю, и я не мог спокойно сидеть и ждать, когда меня спасут.
     Жора тоже был обязан присутствовать от начала и до конца. Неразменный рубль предназначался ему, и Камышину предстояло лично совершить необходимые действия.
     На следующий день, рано утром, Жора заехал в общагу на своем «Круизере», и мы отправились за город, на небольшой сельский рынок, где можно было найти не только замороженные куриные бедра, но и живую птицу. Мы с Валькой и телохранителем Камышина остались в машине, а толстяк отправился за покупками. Не оглядываясь, ни с кем не разговаривая — в точности соблюдая полученные от Вальки инструкции, — Жора подошел к птичьим клеткам и ткнул пальцем в ближайшего гусака. Мы наблюдали за происходящим издали, но всё равно поняли, что Жора не торговался и заплатил продавцу столько сколько тот сказал.
     Все шло по плану.
     Инструктируя толстяка, Валька узнал, что в загородном доме Жоры есть русская печь, и велел растопить ее к нашему приезду. Когда мы вошли в комнату, Жора поставил клетку на пол, неуверенно потер подбородок и спросил:
     — Значит... — Откашлялся. — Я должен сделать...
     — Ты знаешь, что должен сделать, — невозмутимо произнес Валька. — Если откажешься, сделка аннулируется, и мы тебе ничего не должны.
     Мне показалось, что в этот момент Жора готов был отступить. То, что ему предстояло сделать, не нравилось Камышину. Во время обсуждения плана он даже несколько раз переспрашивал Вальку, нельзя ли заменить его кем-то другим, и всякий раз получал отказ.
     — Мы теряем время.
     Толстяк вздохнул, вытащил гусака из клетки, прижал его к себе одной