Вадим ПАНОВ

ТАГАНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК

так, словно она была оружием, и медленно подошел к лестнице.
     — Эй!
     Старик полулежал внизу. На грязной и заплеванной площадке, перед ведущей в подвал железной дверью. Резко пахло мочой, и валялся мусор: рваные пакеты из-под чипсов, разбитые бутылки, смятые пивные банки, тряпки какие-то, палки... И мужчина, угрюмо изучающий свой окровавленный живот.
     — Вам нужна помощь?
     Старик поднял голову. Черные волосы с проседью. Резкие черты лица. Смуглая кожа. Большой нос. Черные глаза.
     «Дарагой, бери урюк, хадить будэшь в белый брюк!»
     Но сейчас не было гвоздик или мандаринов. Перед Орешкиным лежал раненый человек. Просто человек.
     — Позвонить в «Скорую»?
     — Сюда подойди.
     — Вам нужна помощь.
     — Ко мне подойди, пацан, я не трону.
     Он не тронет! Можно, конечно, посмеяться, но Димке было не до веселья. Во-первых, ситуация не располагала, во-вторых... голос раненого срывался, чуть дрожал, но в нем все равно чувствовалась властность и сила. Настоящая сила. Орешкин вдруг подумал, что, не будь в животе старика дырки, он бы уделал годящегося ему в сыновья Димку одной левой.
     Но дырка была. И была кровь. И настойчивая просьба:
     — Ты глухой, что ли, а? Подойди, говорю!
     Димка сошел по ступеням вниз, присел возле раненого на корточки. На живот Орешкин смотреть боялся, пришлось, вопреки собственным принципам, встретиться со стариком взглядом.
     — Русский?
     — Русский, — подтвердил Димка.
     Раненый поморщился, пробормотал что-то, похоже, выругался.
     — Ладно, пусть будет русский. Все лучше, чем этим шакалам ее дарить...
     — Каким шакалам? — «За ним наверняка гонятся! Что я наделал?!» На Орешкина накатил страх. — Давайте я «Скорую» вызову, а вы сами разбирайтесь.
     — Поздно, русский, поздно. — Старик усмехнулся. Нет — ощерился. — Мне твоя «Скорая» не поможет, понял? Я умираю. А звонок засекут. И тебя вычислят. Придут и спросят.
     — О чем?
     — Узнаешь о чем.
     — Я ухожу!
     — Сиди, не рыпайся.
     Твердые пальцы тисками сдавили плечо Орешкина.
     «Господи, откуда у него столько сил?»
     — Я умираю, русский, понял? Умираю. А тебе повезло. Джекпот тебе достался, русский.
     — О чем вы говорите?
     — Денег хочешь? Много денег? Будут тебе деньги! Аллахом клянусь — будут. Ты не убегай, русский... Не убежишь?
     Димка отрицательно мотнул головой. Старик отпустил его руку и принялся стаскивать с пальца массивный перстень.
     — Слушай, русский, найди моего сына...
     «Никаких историй!!!»
     Упоминание о деньгах — больших деньгах! — на некоторое время заставило Орешкина позабыть об опасности. Но при словах «найди моего сына...» инстинкт самосохранения попытался взять верх над жадностью.
     — Я ничего не возьму! И не буду никому ничего передавать.
     Димка даже попытался встать, но старик, продемонстрировав отличную сноровку, успел вцепиться Орешкину в руку.
     — Не будь дураком, русский!
     И добавил несколько слов на своем языке. Ругался? Наверное, ругался. Строптивого Димку ругал и просто так, потому что больно. А когда больно, всегда ругаются.
     — Я не возьму!
     — Миллион, русский, миллион